Как же нам теперь быть? — спросил парень.
— Не знаю.
— Мирья, а у меня даже нет спичек.
От этих слов Мирье вдруг стало так зябко, что ее охватил озноб. Мокрая от пота одежда стала колючей и холодной, как лед.
— Пойдем обратно... Или куда-нибудь... Только медленно-медленно. Я очень устала,— сказала Мирья.— Нам нельзя стоять на месте.
— Слушай! Пошли!— воскликнул вдруг Валентин обрадованно, словно увидел где-то совсем рядом огонек человеческого жилья. Он повернул к берегу, но пошел не напрямик, а направо, удаляясь еще дальше от Кайтаниеми.
— Куда? — спросила Мирья, послушно плетясь следом.— Ты что-то придумал, что?
— Пока ничего. Иди быстрее. Не бойся — не пропадем.
— А я и не боюсь.
Валентин шел наискосок, направляясь к пустынному берегу.
— А там кто-нибудь живет?
— Нет, никто.
— Тогда зачем...
— Ну иди же, иди.
Приблизившись к берегу, Валентин пошел вдоль него, удаляясь все больше от Кайтаниеми. Они шли по руслу какой-то реки.
— Отдохнем минуту. Не могу больше,— попросила Мирья.
— Уже скоро, скоро придем. Поднажми немножко.
Силы Мирьи были уже на исходе, но уверенность Валентина в чем-то,— а в чем, она не имела и понятия,— передалась ей, и она упрямо шла за ним.
Вдруг Валентин остановился:
— Видишь?
На берегу реки, на лесной полянке, из глубокого снега выглядывало что-то черное.
— Что это? — растерянно спросила Мирья.
— Пошли, увидишь,— весело ответил юноша.
На полянке, среди нетронутых сугробов, стояла бревенчатая избушка, такая низкая, что, стоя на лыжах перед ней, можно было смотреть через крышу. Низкая дверь избушки была занесена снегом чуть ли не под самую крышу. Из-под снега выглядывала поленница дров, сложенных у стены.
Валентин стал лыжей разгребать снег перед входом. Снег был слежавшийся, твердый, плотный от ветров и мо
розов, и парню пришлось долбить его палкой и кусками отбрасывать в сторону. Наконец он открыл дверь и, низко; пригнувшись, вошел в избушку.
— Сейчас, Мирья, сейчас! — крикнул он из двери.
Мирье опять стало нестерпимо холодно, время шло медленно, минуты казались вечностью. В черном проеме входа в избушку вдруг вспыхнул огонек, и она услышала голос Валентина:
— Милости просим, дорогие гости, входите!
Никогда еще маленький мерцающий огонек не доставлял Мирье такой радости. Согнувшись в три погибели, она вползла в избушку. При свете лучины увидела невысокие нары, застланные сухим камышом, в углу черную каменку, на стене полочку, на которой стояли закопченный котелок и берестяная солонка. А в котелке оказалось полбуханки хлеба, правда черствого, твердого как камень, но все-таки — хлеба. Возле каменки виднелась кучка сухих смолистых щепок, приготовленных для растопки.
— Как здесь хорошо!
— А я что говорил? — гордо ответил Валентин.— А вот спички, видишь, целый коробок.
— Ты ничего не говорил, фу, нехороший какой! — Мирья прильнула к Валентину и обняла его, потом испуганно отпрянула и сказала, словно извиняясь: — Я так рада... Мне уже стало страшно за нас с тобой...
Валентин говорил деловито, словно ничего не произошло:
— Сейчас затопим печь. Дров хватит. Правда, топится она по-черному, но теплее будет. Из этого хлеба что-нибудь сварим. Отдохнем, выспимся, а утром — в дорогу.
Мирья с благодарностью смотрела на Валентина и кивала в ответ.
— А ты здесь раньше бывал?
— Давно. В первый год после войны. Дед еще был жив. Мы только что вернулись из эвакуации. Время было трудное, голодное. Дед приезжал сюда ловить ряпушку. Иногда он меня брал с собой. А мне было лет пять...— рассказывал Валентин, укладывая дрова в печурку.
Дрова трещали, загораясь. Дым клубился под низким потолком. Мирья и Валентин пригибались к полу. Валентин нашел нож с коротким и широким лезвием, вставленный в щель бревенчатой стены, раскрошил хлеб в котелок, в котором он уже растопил снег, и поставил его на огонь, Мирье впервые в жизни пришлось есть такое варево, такими потрескавшимися, обглоданными деревянными ложками.
Через два часа дым вытянуло, в печурке осталась куча ярко-красных жарких углей. Валентин закрыл дверь и прикрыл отдушину.
Мирья пыталась представить себе, какой была жизнь Валентина, когда он был маленьким. Она представляла, как его увозили в эвакуацию. Наверно, так же, как ехала она с матерью. Только Валентин попал к своим, а она, Мирья, оказалась в чужой стране. В чужой? В той стране люди, воспитавшие ее, и отец и мать, приемные. Там — Нийло... Интересно, что они сказали бы, если бы увидели сейчас Мирью в этой избушке, в глухой тайге? А Лейла? Что сказала бы Лейла? Ведь при прощании она говорила: «Там, в Советской стране, все хорошо, там большие светлые аудитории, там открыты все дороги. Там большие заводы, люди там работают дружно».
И ей вспомнились слова Ирины: «Разве мы жили так, как в книгах пишут?»
Мирья смотрела уголком глаза на Валентина, освещенного красноватым отсветом углей. Лицо у него открытое, широкое. И если он скажет что-нибудь такое, что не думает, это будет видно по его лицу... В чертах его лица было что-то мужественное и в то же время что-то детское. Мирья знала, что Валентин много читает. И все-таки он умеет видеть жизнь такой, какая она есть. С ним Мирья чувствовала себя в безопасности.
Глаза слипались. Перед Мирьей промелькнуло несколько разрозненных картин: сегодняшний ужин, красноватые угли, тихий шум деревьев... Она опустилась на мягкие теплые камыши, которыми Валентин застлал пол избушки, и заснула.
Валентин хотел растолкать ее, чтобы она легла на нары, но все-таки будить не стал. Он расстелил на нарах камыш, сделал из него нечто вроде подушки, потом осторожно взял Мирью на руки и стал поднимать на устроенную постель.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112