потому, что в мире здоровых людей того, кто победит в схватке, ожидает Она. Или все они, воплощенные в образе одной Ее. Та, которую когда-то утратил. Была пора, когда он извлек эту мысль из глубины подсознания, вытащил на свет, повертел и вновь похоронил.
Четко Юстас сознавал лишь одно: работа — главный смысл в жизни и единственное лекарство от всех немощей. Неустанный труд искупает и недостатки характера и очищает душу от скверны, приглушает жажду наслаждений.
Девушек Юстас инстинктивно избегал, несмотря на явное недвусмысленное внимание с их стороны. Тотчас выискивал какой-нибудь изъян, а более всего его почему-то раздражала беззаботность молодости, которую он именовал глупостью. Понимал, что не прав, но ничего не мог с собой поделать. Его приятели Эдмундас с Вацловасом нарочно принимались сватать ему какую- нибудь институтскую красавицу, но Юстас вспыхивал и так злился, что те не осмеливались даже от души посмеяться. И наконец оставили его в покое.
Только Алина, студентка того же института, будущая текстильщица, не отставала. Невысокого роста, с тугими щеками, никогда не теряющая самообладания, Алина была членом комитета комсомола института и постоянно находила повод заговорить с ним.
Однажды, завидев приближающуюся по коридору Алину, которая заранее улыбалась большими серыми глазами, Юстас решился поговорить с нею напрямик.
— Вы умная и красивая девушка,— начал он проникновенным тоном,— а игнорируете элементарные факты.
В лице Алины проступили удивление, растерянность.
— Мне кажется... я стараюсь...
— Вот именно, слишком стараетесь. И не можете понять, что я хочу одного — стать хорошим специалистом — и оттого не располагаю временем для ваших игр.
— Общественная работа — не игра,— залилась краской девушка.— Странно слышать от вас подобные слова. Вы староста курса, учитесь на пятерки и... так безответственно рассуждаете.
Эти несколько казенных фраз, произнесенных милым говорком восточных аукштайтийцев, вывели Юстаса из себя.
— Я — пассивная контра,— тихо произнес Юстас.
— Опасно шутите,— покачала головой Алина.
— Я не шучу,— Юстас стоял совсем близко, изогнувшись, будто вопросительный знак.— Да, я получаю за диамат пятерки, но в жизни мне чертовски многое не нравится. Прежде всего то, что никогда не видел своего отца, который был репрессирован.
— Мы это знаем. Однако отец ваш был реабилитирован, и никто вам об этом прискорбном событии не напоминает и не собирается напоминать. Понимаю, что много пережили, но все уже в прошлом. Теперь на вас равняются другие студенты.
— Совершенно напрасно. Если я ниже травы и прилично учусь, это вовсе не означает, что мои убеждения могут служить для кого-то примером.
— Неужели вы...— Алина попятилась,— не со всеми? Не с нами?
— Нет,— словно припечатал Юстас.— Я сам по себе. Говорю вам правду, потому что у вас доброе лицо и чувствую, что не станете мне вредить.
Алина глубоко втянула в себя воздух, выдохнула.
— Тяжело вам будет жить.
— Скорее всего. Хотя... как знать. Людей с настоящими убеждениями доводилось встречать не часто. Обычно обходятся вообще без оных.
— А вы мне все равно нравитесь, Юстас Каткус,— неожиданно улыбнулась Алина.— Вы смелый и говорите правду.
— Опомнись, детка,— едва слышно пробормотал Юстас, покрываясь румянцем, словно лесное яблочко.
Провожая взглядом удаляющуюся коренастую фи- гурку, Юстас был убежден, что Алина уже не отважится «работать с ним индивидуально», и ощутил в глубине признательность этой простой славной девушке...
Через распахнутое окно в столовую на мгновение ворвался гул самолета, такой спокойный и уютный, как будто кто-то точил во дворе нож на старом точильном станке.
Ах, Каткус, Каткус, неужели и к тебе воровато подкрадывается усталость, раз ты в бешеном лёте начинаешь вдруг искать приметы покоя или просто-напросто их придумываешь. Рано, потому что по существу ничего значительного не совершено, многое еще не доделано до конца, за плечами годы максимализма, когда любая попытка была исполнена для тебя особой притягательности и заранее мерещилась в виде результата, сулящего право на душевный комфорт...
Еще на пятом курсе Юстас вбил себе в голову, что ему непременно следует устроиться на новый, еще только-только введенный в строй завод, если хочет научиться чему-нибудь стоящему и чего-то достичь. Такое предприятие создавалось в Вильнюсе, и Юстас уговорил Эдмундаса и Вацловаса поехать вместе. Директор завода, долго не мудрствуя, направил их в механический цех.
Начальник цеха Зубавичюс сидел в узком, словно рукав, кабинете, с выражением крайнего удовлетворения рвал какие-то бумаги, скомкав обрывки, победно отправлял их в металлическую корзину для мусора, виртуозно насвистывая «Маленькую ночную серенаду». Это был крупный мужчина с властными чертами лица и с непослушными кудрями, тронутыми сединой.
Завидев всех троих, ввалившихся в кабинет, Зубавичюс выдал тираду, в его устах крепкие народные
словечки прозвучали вполне достойно, как будто он всерьез выступал с трибуны. Потом осведомился:
— Что, на поезд опаздываете? Угольев кто в штаны сыпанул? Ладно, мужики, садитесь. Значит, решили поработать? Долго ли, позвольте узнать?
Все трое молчали, дыхание перехватило, слегка остолбенели от такого приема и ждали окончательного приговора. Юстасу вдруг показалось все бесконечно унылым — голые стены кабинета, запах бумаг и мокрой штукатурки, холодная, словно омут, неизвестность, куда их всех троих должен был погрузить этот не лишенный некоего артистизма человек, не пожелавший даже узнать ни об их наклонностях, ни об их желаниях.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65