Братья мои! Давайте взглянем правде в глаза... Все разбегаются сейчас, все — от бека до рядового воина, все хотят остаться в живых. Расходитесь по домам и вы.., идите к своим очагам, к земле, которую вы оставили, к родным, которые вас ждут... Возвращайтесь, пока вам не перешибли хребет! Оружие, хотите —оставьте себе, нет — сдайте властям. Склоните голову, взмолитесь о милосердии — и, может быть, вам простят вашу в и н у. И не обессудьте, если я обидел кого-нибудь из вас.
Тихие голоса тотчас раздались в ответ:
— Не-ет...
— Что вы!
— Не было обид...
— Слушайте меня, братья мои!— продолжил Усмон Азиз.— За мужественную службу, за преданность — примите мою благодарность. И помните... Говорят, что прах родины дороже престола Сулаймона1. Вы все, кроме Курбана и Гуломхусайна, у себя на родине; здесь ваш отчий край, здесь ваш дом и здесь тоскуют о вас ваши отцы и матери, жены и дети. Оставайтесь на родине, братья мои, и с ней делите печали и радости; оставайтесь, какие бы беды не обрушились на ваши головы. И не отчаивайтесь, что мы долго блуждали в поисках своей дороги и так и не нашли ее. Быть может, наши дети будут счастливей нас и обретут верный путь.
Последние слова Усмон Азиз произносил, опустив голову. Легкий ветерок, доносивший запахи арчи, горных цветов и трав, овевал его лицо и нежно теребил конец его шелковой чалмы. Солнце грело все сильней.
Он взглянул на Джалола, на лице которого дрожала счастливая улыбка.
— Ты вместе с Гуломхусайном и Курбаном со мной пойдешь. Остальные свободны. Благополучия и здоровья вам! И вы будьте здоровы, Халимбай!
Резко повернувшись, Усмон Азиз зашагал к своему коню.
И тотчас встал на дыбы и заржал вороной, которого едва мог удержать Курбан, обеими руками схватившись за отделанную серебром уздечку. Поднял морду от пепла и мутными старческими глазами посмотрел сначала на коня, а затем и на своего хозяина осел Халимбая.
Бессильно опустив руки, стоял Джалол, чувствуя, как сковывает сердце ледяной холод. Была, сверкнула вдруг надежда,— но будто черный сель набежал и в тот же миг разрушил ее.
Догнав Усмон Азиза, Халимбай уцепился за рукав его халата:
— Почтенный, дай бог вам тысячу лет жизни! Я тоже, и я... Подождите немного! Я сейчас быстро сбегаю домой... быстро соберу свои пожитки... Я не заставлю вас меня ждать! Ведь, о боже... Дом мой сгорит, дом мой, который я строил с любовью... Да быть мне пылью под вашими ногами, почтенный, увезите меня! Увезите меня с собой...
— Уберите его с моих глаз!— тихо, но отчетливо произнес Усмон Азиз.
Гуломхусайн, здоровый и рослый парень, железной пятерней схватив Халимбая за локоть, потащил его
вниз.
— Ка-ати-ись к сво-о-оему ос-слу, он те-ебя жде-ет не дож-ж-жде-ется,— сильно заикаясь, говорил он на ходу.— За-а-аби-ирай ча-ашки-та-арелки и ка-а-ати- ись!
Рядом с отгоревшим костром неподвижно стоял Джалол. Вокруг не утихал говор, двигались люди — он ничего не слышал и не видел. В целом мире лишь одно маленькое село различал сейчас отрешенный его взор — село, где не был он долгих семь лет. Быстрая речка Сим-Сим бежала внизу; по склону горы карабкались вверх каменные дома; а над рекой и домами поднимались сияющие вершины, в солнечные дни почти растворяющиеся в лазури небес. И в том селе неподалеку от норовистой той речки, в тени той высокой горы есть один дом... Его-то и различал Джалол из дальней дали своей — и с болью в сердце видел на айване седобородого старика и седую старушку — своего отца и свою мать. Тяжкой ношей стало для них ожидание — и стан отца словно лук, и стан матери словно лук...
«Да живы ли они?»— подумал он, и на глаза его навернулись слезы.
— Эй, Джалол, ты что — окаменел?!
Вздрогнув, он увидел, что Усмон Азиз, Гуломхусайн и Курбан уже сидят на конях.
— Поторопись,— сказал Курбан,— дорога у нас дальняя.
Едва передвигая ставшие вдруг свинцово-тяжелыми ноги, Джалол двинулся к своему коню. Но, едва приблизившись к нему, повернулся и подбежал к стремени Усмон Азиза.
— Отпустите меня!— снизу вверх, как на божество, глядя на Усмона Азиза, воскликнул Джалол.— Не могу больше!
— Ты шутишь?— холодно улыбнувшись, спросил его Усмон Азиз.
— Нет, почтенный, нет!— прижавшись лбом к прочно вдетому в стремя сапогу Усмона Азиза и обливаясь слезами, лепетал Джалол.— Я больше не в силах... я не хочу сгинуть на чужбине! Отец мой стар, мать стара... Я обманулся. Скитальцем меня сделали, лишили всего человеческого. Не человек я теперь, хуже собаки я...
С коня, грызшего удила и рвавшего из его рук поводья, пристально смотрел Усмон Азиз на обвязанную чалмой голову своего слуги.
— Джалол!—сказал наконец он и тотчас перевел взгляд на тропу, у начала которой стоял вороной.
Еще крепче прижавшись к сапогу Усмон Азиза, глухо отозвался Джалол:
— Слушаю, почтенный...
— Где мы впервые встретились с тобой?
— В Пешаваре.
— Сколько времени прошло с тех пор?
— Пять лет.
— Что тебе было нужно в Пешаваре?
— Исломча1 увел меня с собой.
— Если отец и мать так дороги тебе, почему их оставил?
— Ослеп я, оглох я, почтенный... Обманулся! Курбаши говорил — соберем силы, запасемся оружием, вернемся и, дай бог, обителью мусульман снова станет наш край. Он говорил — я поверил...,
— Давно вы уехали?
— Почти семь лет назад.
— Сколько вас было?
— Человек двадцать...
— Что потом?
— Вы все знаете, почтенный...
— Что потом?— по-прежнему не отрывая взгляда от тропы, ровным голосом повторил Усмон Азиз,
— Потом... убили Исломчу.
— Кто убил?
— Его же друг, Ахмад-конокрад... Прикончил ударом ножа в шею во время игры.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61