— А не беспокойся, Христина. Я найду где присесть. Тебе и так сегодня забот хватает.— И сел на место Ми- киты, который в это время, расстегнув воротник рубашки, выходил из хаты. И, поглаживая рукою черную бороду, сразу же повернулся к мужчинам: — Ну и гоняет, ну и гоняет...
— Кто гоняет? — спросил у него брат.
— Как кто? Разве здесь не слышно! Туньтик Матруну свою гоняет. Я долго стоял на улице, слушал. Кричат, не приведи ты господь. А Вековуха — та голосит.
— Видимо, хлеб печь ее учит,— хихикнул Клецка, но Холоденок, будто и не услышав его, продолжал:
— Так Туньтик же, говорят, узнал, что это она «святое» письмо Вере написала...
— И «сучка ты» от себя приписала,— перебила его Ядоха, скороговоркою пересказала мужчинам то, что знала сама, и добавила: — Потому и гоняет.
— Ну и ловкая же, слушайте, эта Матруна,— отозвалась Тешкова.
— Замолчи ты, племянница. Гета, и Туньтиха твоя ладная цаца.
— Почему ты, Демидька, так думаешь?
— А ты вот, гета, Хадосья, гляди сюда. Ну, подгульну- ла она тут без Змитрака, ну, нашла этого беженца. Ну, погуляла — и все. Детей же не нарожала незаконных, как та Наста, в подоле не принесла. Знаку, гета, никакого не видать. Ну, так что, у тебя язык отсохнет сказать, что, гета, ничего не было? И Змитре б полегчало — он бы сразу успокоился. И самой бы лучше было.
Демидька разговорился. Братья Холоденки сидели с двух сторон, слушали его и только кивали головами.
— Как вернулся Змитрак, все ко мне заходил. Придет, гета, посидим мы с ним, потолкуем. Он и начинает спрашивать у меня: «Скажи мне, Демидька, только честно скажи, гуляла тут моя Вера?» Гета же люди такие, чуть что—сразу в глаза — шлеп! «А брось ты, Змитра, гета пустое дело,— скажу,— ни с кем она не гуляла. Гета же люди вот так наговорят, насплетничают. Не верь гетому. А что про того беженца брешут — не бери в голову. Ну, помог он землянку выкопать, ну так и что с того? Твоя же Вера только тебя одного любит». Ну, он и пойдет домой — идет по улице и чуть не поет. Прибежит в землянку и целует Верочку и милует, а тогда и будет спрашивать: «Скажи мне, Верочка, ничего у тебя не было с этим беженцем? Вот и Демидька говорит, что не было». А она, дурная, свое — тихо так и говорит ему: «Было, Змитрочка, было...» И плачет тогда сама. А чтоб у нее, гета, язык отсох, если бы...
— Что-то ты, Демидька, не то говоришь! — перебила его Рогатуниха...— Так что, ты хочешь, чтоб она лгала Змитре? А что, если она не может лгать?
— Может или не может,— поддержал бригадира Холоденок,— но если надо — так надо. Ну, а если бы и солгала, так это же не на худое, а на доброе.
— Оно же, гета, все равно Змитра как-то закопошился уж очень. Сегодня вон даже новый венец на свою хату положил. Не думает ли он снова в тот конец перебираться?
— Все бывает с человеком. Бывают и такие минуты, когда лишняя доброта делает нас слепыми. Тогда мы даже врагу своему все готовы простить,— философствовал Савка.— Враг как бы твоим другом делается тогда... А тут же свое, родное.
А Демидька продолжал:
— И на завтра лошадь у меня...
Демидька не договорил, осекся, умолк и, глядя на порог, начал совсем о другом:
— Так что, нашли, Монах, тех воров, что вчера на машинах в булинский сад приезжали?
Я тоже посмотрел на порог. Там, около двери, стоял чисто выбритый, празднично одетый в белую рубашку Туньтик. Он держал на руках Петрика, прижимал его к себе и как будто хотел пощекотать уже неколючей после бритья щекою. Посмотрел туда и Монах в Белых Штанах и, поняв, почему бригадир так сразу перевел разговор на другое, ответил:
— Оно, Демидька, какие там воры. Дети под яблоней только потоптались, да и все... .
— Проходи, Змитра, проходи ближе,— сразу заметила Туньтика Лаврениха.— Вот тут, возле молодых, место есть.
— И ты, Нупрейка, не стесняйся — проходи вперед,— пригласил соседа Лаврен.
И тут все заметили, что за рослым, плечистым Туньти- ком смущенно, тихо стоит маленький и щупленький Нупрей, Татьянкин муж,— его почти и не видно.
— Садись, Нупрей, вот сюда вот,— сразу заговорили со всех сторон гости, и всюду в застолье мужчины стали подвигаться, тесниться, чтобы высвободить между собою место.
— Савка, играй «Сербиянку»! — крикнул со своего сундука дед Сенчила и, обхватив обеими руками Нупрея, который протиснулся уже к сундуку, посадил его рядом с собою.
Но Савки в хате уже не было. Его только что перед этим окружила молодежь и увела в Матрунину хату, где сегодня, видать, до самого рассвета будут греметь танцы.
— Ну и Нупрей, ну и молодец,— радовался Сенчила и совал в руку Нупрею надкусанную уже оладью — чтоб человек закусил: ему сразу же кто-то поднес самогону, и тот, выпив его, сморщился.
— Гета же, гляди сюда, волк в лесу сдохнет: Анупрей на свадьбу пришел,— весело улыбался Демидька и через весь проход меж столами подал Нупрею в будущий запечек две маленькие зеленые помидорины в ложке.
Широко раскрыв толстые губы, во весь рот смеялся Клецка:
— Так ты уж, Анупрейка, как домой пойдешь, загодя штаны распояши, да и ремень, которым подпоясан, сразу подготовь — чтоб Татьянке легче тебя бить было.
— Не боюсь я твоей Татьянки. Пусть только попробует,
пусть тронет,— храбрится дядька Нупрей, и его лицо становится решительным-решительным — как раз как у Монаха в Белых Штанах, когда он говорил мне: «А иди-тка ты, малец, сюда...»
— Гляди, Нупрей, особенно не храбрись,— отвернулся от стола Холоденок.— Твоя Татьянка бегает сегодня почему- то как ужаленная.
— Как кошка, что сама себя за хвост укусить хочет,— присоединилась к мужскому разговору Микитиха.
А Холоденок, будто и не слышал этого, продолжал:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50