.. Спас Молчан. Ему прискучило ждать, пока я пошевелюсь, и он подобрался ко мне, полез носом в лицо. Я стряхнула смертную дрёму и взвилась на локтях, рука дёрнулась к лицу воеводы, и был миг ужаса, когда я не жила... Минуло. У ноздрей, чуть заметное, трепетало тепло.
Я врылась в слежавшуюся хвою, достала залитый воском горшочек. Ножом сбила крышку. Старенький фитилёк занялся неохотно и медленно, брызгая каплями жира.
Вождь лежал неподвижно... Я коснулась ладонью щеки, той, где не было раны. Потом я узнала, как кто-то жестокий, глумясь, приготовился исколоть ему глаз – Оладья не дал, вышиб нож из руки. Я вновь подумала о Яруне и новогородцах: а если мой побратим так же вот засыпал под тёплой периной, и кровь из пробитого бока точилась, точилась сквозь снег в холодную землю...
Надо было дать знать на корабль.
От дыхания на жёстких усах помалу обтаивал снег. Я снова принудила гибель посторониться, но вождь был беззащитен. За кругом слабого света, за ненадёжным шатром еловых ветвей, как и прежде, мрачней самой тьмы стояла беда. Вот-вот протянутся, вползут холодные лапы и...
Я вмиг нашарила на груди заветное громовое колесо, вытащила и осветила огнём. И что-то отскочило от ёлки, напуганное гневным отблеском молний. Я приподняла в ладонях тяжёлую мокрую голову и надела тоненький ремешок варягу на шею.
Надо было дать знать на корабль.
Жёлтое око Молчана мерцало в неверном свету. Его пёсьего разума недостанет выискать лодью. Я вздрогнула снова, поняв, что не миную лететь сама за подмогой. Мстивой останется здесь, один на один с темнотой.
И долго ли ещё спасут его радость-ёлочка и моё громовое колесо...
Лучше, чтобы прильнула к ранам добрая тканина. Не волосья меховой куртки, содранной с убитого Вихорко. Я поставила наземь светильничек, разомкнула на себе воинский пояс, стащила с плеч полушубок. Сложила кольчугу, помнившую Славомира. Собрала в горсть и ножом срезала весь низ сорочки, немного выше пупа. Я сама сеяла этот лён, сама пряла. Ткань подалась с треском.
– Девка глупая... что творишь, – с трудом выговорил Мстивой. Он открыл глаза и смотрел на меня, и глаза были те самые, что снились мне по ночам. Я узнала их. Довелось же узнать их только теперь, в ночи перед Самхейном. Для чего так рано уходишь? Дал бы полюбоваться тобой, дал огнём твоим согреться хоть мало...
Онемевшими пальцами я распутала крепко связанную тетиву, раскрыла на варяге одежду. На нём не было живого места от ран, меховая куртка набрякла.
Две сорочки вроде моей сгодились бы без остатка. От моих рук в стылом воздухе шёл пар. Я сказала:
– Ты смирно лежи. Я наших приведу, вернусь вборзе.
Поверх сорочки я положила ему на грудь свои полушубок и запахнула полы плаща.
– Девка глупая... – вновь шелохнулись чёрные губы. Шелохнутся ли, когда возвращусь. Он пытался противиться, хотел отдать мне тёплый кожух, но тело не повиновалось. Я скинула меховые штаны, вздетые поверх полотняных, натянула ему на ноги. Не такой уж там мороз. А хотя бы и мороз...
Я оброню последний рассудок, пока буду бежать и думать о том, как в мёртвых лапах ночи всё медленнее бьётся сердце, как остывает кровь, сначала в ногах, как следует не отогретых... я собакой лежала бы на этих ногах...
Я схватила Молчана за шиворот, за роскошную зимнюю гриву, крепко встряхнула. Указала ему на Мстивоя:
– Береги!..
Он поджал хвост и заскулил. Я обняла волкодава и всё-таки уложила подле вождя, горячим боком к боку. Строго наказала ему, чтоб не смел вставать-отползать... Разостлала кольчугу, сплетение железных кругов, от всякой нечисти необоримый заслон... положила меч у руки, бесскверную сталь, отгоняющую тени... Я оброню последний рассудок, пока буду бежать.
– Поцеловала бы, – выдохнули уста.
Я переживу его ненадолго. Я наклонилась. Губами обогрела губы, истрескавшиеся, холодней льда. Они еле дрогнули, отзываясь. Сердце закричало во мне. Я схватила нож и вмиг снесла косищу по самый затылок. Легко и безумно сделалось голове. Я вложила срезанную косу Мстивою в ладонь, пальцы медленно сжались. Я сказала:
– Твоя буду... Дождись!
Я мчалась по лесу, и голый волк с содранной шкурой бежал за мной сквозь сугробы. Я не оглядывалась. Я неслась, как стрела с тетивы. Меж холмов, без тропы кратчайшим путём. Снег наотмашь бил по лицу выкалывал сощуренные глаза. Я бежала. Пузырились остатки сорочки, кожа ороговела, не чувствовала ничего ни холода, ни боли, когда хлестали кусты. Не изломились бы лыжи. Семь раз уже я обходила валежины, которых не было прежде. Не попасться бы в волчью ловушку, устроенную хоть побратимом. Ресницы смерзались, я продирала глаза, срывая ресницы вместе со льдом. Я прибегу и увижу – ушёл, снялся с места корабль.
...Его бы к жаркому очагу, наконец-то утешить раны повязками, нацедить медового зелья в чистую чашку! Он лежал в слепой темноте, погрузив руки в пёсью тёплую шерсть, и, смежив глаза, видел неистовое весеннее солнце, льющееся с неба сквозь путаницу ветвей... И так медленно, медленно затевался в сознании радужный вихрь из осколков мыслей и чувств, когда-то виденных лиц, обрывков давно звучавших речей. Всё быстрее кружится вихрь, и весеннее солнце всё ширится, заполняя собой мир, и вот уже нет совсем ничего, лишь невыносимый для смертного, ликующий свет...
Я бежала по лесу и знала, что не успею. Молчан встретит нас одиноким горестным воем, не сумев устеречь. И мой нож, перерезавший косу, сослужит мне ещё одну службу, потому что станет незачем жить.
Не было никогда красавца Некраса и пепельноволосого Хаука. Я не ведала, кто это такие. Я не слышала колдовских песен свирели, и мне не случалось задуматься, как это люди могли бы называть меня женой Славомира.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113