Утоптав, нагнулась умыться... вязкий берег чавкал несыто, не хотел выпускать босые ступни... Теперь бы назад, покуда не вспомнил кто видевший, как я убегала.
Я лениво подняла голову, отыскала солнце над лесом. Как раз подойду к вечерней еде. Но прежде чуть полежу. Было там, за выворотнем, в кустах, укромное место.
Надо ли говорить – я тотчас заснула, обняв измазанную лопату, да так, как давно уже не спала. А проснуться выпало по-звериному: оттого, что рядом двигались люди. И хоть неоткуда было взяться у крепости недоброму человеку, привычка взяла своё. Я не вздрогнула, не раскрыла глаз, не перестала тихо, ровно дышать.
Меня не заметили. Зато я с облегчением узнала шаги, это шёл мой старый наставник. Но не один. Тот, второй, легко и мягко ступал, чуть заметно прихрамывая. Они подошли, постояли над бережком, потом сели возле коряги, там было бревно – обомшелый, как кочка, остов давно упавшей сосны. Да. Кто бы ни был второй, не уползти потаённо. Хагена не обманешь. Уж лучше лежать где лежу, не шевелясь.
– Зря я парня прогнал, – проворчал низкий голос. – Они помирились бы.
Вот когда я почти с ужасом узнала вождя и поняла, что попалась, как мышь, забравшаяся в кувшин. Он нюхом почует меня, если останусь. И поймёт, если кинусь вдруг удирать. И он не поверит, что я здесь не нарочно. Потом до меня дошёл наконец смысл сказанных слов.
– Надо было отправить его куда-нибудь на месяцок, – сказал воевода. – Сестрёнка простила бы. Она его любит.
– Она старшенького зовёт твоим именем, – сказал мой наставник.
– Ну да. И Яруном, если думает, что я не слышу. Я плохо сделал тогда.
И нарушил второй гейс, добавила я про себя. Я ощутила, как затекает бедро. И холод полз по спине.
– Ты переменился, – вздохнул приметливый дед. – Я не ждал, что однажды хоть кто-нибудь из этого племени уйдёт от тебя живым...
Варяг молчал некоторое время. Потом вытащил нож и начал втыкать в трухлявое дерево.
– В прежние времена меня бы давно закололи в запретном лесу.
– Теперь не прежние времена. – Я двенадцать зим только жил, чтобы мстить. Теперь я полон, как трясина после дождя. Они вновь замолчали. Я не дышала.
– Я думал, брат сменит меня. Я многого ждал от него за ним бы пошли. Здесь на каждом шагу берёзы, отец. Жаль, у Плотицы нету ноги, хотя... ты прав, многое изменилось и теперь это не убыль...
Я почувствовала, что покрываюсь испариной.
– Негоже, чтобы такой род прекращался, – сказал мой наставник, и я сразу вспомнила рыбьи раскрашенные пузыри на стене, рядом с луком, которого не обхватила бы моя ладонь. Мстящий Воин...
– Если бы ты мог видеть её, отец.
Я не справилась с собой, открыла глаза. Показалось? Или вправду эти слова сказал совсем другой человек, не тот, что стоял на кургане третьего дня, правил тризну по Славомиру?.. Старый Хаген лишь усмехнулся:
– Я знаю её много лучше, чем тебе кажется. Я хотел бы взять на руки вашего сына и убедиться, что у него такой же галатский нос, как у тебя.
Вождь вздохнул:
– Такой второй нет на свете...
Ой, Голуба, застонала я про себя. Ой, Голуба!.. В два раза велико ей было серебряное запястье. Привязывала шнурком, а всё равно потеряет. По Некрасу восплакала!.. И обожгло: неужели для неё пощадил? Он мог это сделать. Он мог. Тихо он вымолвил:
– Моя была бы... в жемчужной кике ходила бы...
– Взял бы её, – сказал мой зоркий слепец. Нож стукнул о корневище, не давшееся гнили. Со скрипом выник наружу. Снова воткнулся.
– Я ту жену брал по любви, – сквозь зубы выговорил варяг. – Я... не позабуду, как я её... после нашёл.
Нож засел, расколов упрямое дерево, пришлось покачать его, извлекая.
– Я взял бы её, если бы не глотнул уже молока.
– Женщины горюют иначе, – сказал Хаген, и я подумала про его невесту, потом опять про Голубу. А дед продолжал: – Если бы ты остался растить сыновей, у тебя седины было бы меньше.
– Почем тебе знать, сколько у меня седины.
– Да знаю уж.
– Пусть идёт за кого пожелает, – приговорил воевода. – Детки тоже... отцовой памяти на колени не заберёшься.
Засмеялся сухим горлом и всё-таки сломал нож, неловко повернув рукоять.
– Дурень, – с искренним сердцем выбранился старик. – Твой отец и то не был таким упрямым.
– Достаточно упрямым, как оказалось.
– Её печалить не хочешь, другую возьми. Как перед ним встанешь, не дав роду продления?
– Черёмуху кто-то пересадил, – сказал воевода, и дед обиженно замолчал. Я слышала, как Мстивой поднялся, стащил одежду, тихонько насвистывая, пошёл к воде босиком. Я испугалась, не разглядел бы моих следов на берегу. Я же не сумею прикинуться, будто всё время спала.
– Раны не потревожь, – сказал Хаген.
– Раны, – усмехнулся варяг. Он переплыл озеро быстро, без плеска, пересёк омут, где били из глубины колючие студенцы. Крякнул от удовольствия, попав в холодные ключевые струи. Ему ли, вождю, бояться Водяного. Он вышел на берег, оделся. Я напрочь уже не чувствовала затёкшей ноги, но шевельнуться не смела.
– Зря нож сломал, – сказал воевода, затягивая ремень. – Пойдём, что ли.
– Много чего ты делаешь зря, – проворчал Хаген досадливо. – Сам плачешь потом!
Я оживила ногу и выползла ящерицей, когда затихли шаги. Голуба, вертелось без устали на уме. Ой, Голуба!.. Вдруг захотелось влезть в воду, самой проплыть через омут... Струсила. Водяной не тронул вождя, но вряд ли обрадовался. Как есть схватит, если осмелюсь.
Я обошла озеро и побрела домой кривохожими, окольными тропками. Заглянула на каменный лоб, где в сухом редколесье вбирала по крохам скупое летнее солнце, настаивалась багряным мёдом брусника. Добытчицы-девки сюда нечасто захаживали, ничьих угодий не оберу:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113