отрок и отрок, не знавши – не догадаешься. Солнечный луч разит страшилища ночи, молодость убавляет весу заботам. Я вправду верила, что будет всё хорошо...
В тот день мне был поднесён подарок. Вечером, когда мы убирали столы, сторожевые отроки привели во двор могучего лося, впряжённого в сани. А рядом с санками шли два мои брата: старший Мал, наречённый по дедушке, и средний Желан. Братья жались к сохатому и друг к другу, им было не по себе. Ещё бы!.. Я помнила, как сама первый раз входила в эти ворота, косясь то на кметей, казавшихся бесчисленными, то на оскаленные черепа наверху. Братья чуть не шарахнулись, когда я побежала к ним через двор, но сразу узнали и обняли вдвоём, хлопая по спине. Потом достали материн гостинчик блудному детищу – вязаные копытца. Я прижала к лицу пёструю шерсть, вдохнула домашний запах – слезы закапали.
Воевода вышел неторопливо. Он коротко, спокойно кивнул, отвечая низко склонившимся братьям. Он не подошёл гладить красных лисиц и бочоночки, даже на холоде пахнувшие мёдом. На то у него Нежата и Славомир. Вождей редко донимает корысть, я имею в виду – настоящих вождей. Им достается главное: честь.
Лось тоже узнал меня и ласкался, дышал тёплыми ноздрями в лицо. Я утирала глаза, а самой хотелось прыгать, бессмысленно хохотать, кататься по снегу. Прежние обиды на братьев казались досадным воспоминанием, малым облачком в хороший солнечный день. Какие обиды? Свои ведь, во всех одна кровь. Явись с ними дядька, я и его бы, кажется, расцеловала. Не говоря уж о матери и Белене.
– Белёна твоя месяц как мужняя, – поблёскивая глазами, сообщил мне Желан.
Так я и знала! Удивительно только, что сестрица моя, оставшись на выданье, сколько-то медлила. Разве затем, чтобы поневеститься на посиделках, на празднике перелома зимы...
– За кем же? – спросила я почти равнодушно.
– За Собольком, – ответил Желан. Он тоже был рад увидеть меня. Я поняла это, когда он добавил: – Званко всем говорил, берёт по тебе, на тебя, мол, девка похожа.
Эх! Рассказывать, так без утайки: на самом донце души жалко тренькнула струнка. А может быть?.. Может, зря всё, может, лучше бы мне доить пегих коров, ходить с полными вёдрами берегом лесных озёр, у которых жил Соболек?.. Я вспомнила, как он метал нож в Злую Берёзу. Нет. Взял Белену, и хорошо.
Братья поведали – мужнюю, её сделалось не узнать. Поверишь, что умерла и вновь родилась иным человеком, послушным, ласковым, добрым... Не зря мать говорила, я, старшая, кругом виновата. А басен сколь про младших сестриц, не в очередь изведавших счастье...
Лишь поздно вечером, когда и у братьев, и у Яруна глаза уже смыкались сами собой, решилась я наконец спросить про Молчана.
– Да вот к тебе хотели свести, – ответил Мал. – Не дался, совсем задичал. Воет, в лес бегает. Сказывают, с волчицей слюбился.
Ярун потом говорил, на меня жаль было смотреть, так я взметалась. Пыталась дать братьям варежки или шапку, чтобы Молчан сумел меня разыскать. Еле отговорили. Тогда кинулась собирать какое-то угощение псу, но и с этим не вышло. Мне ли было не знать – ни у кого не возьмёт он еды, лишь у меня...
Красивые меха, привезённые братьями, по строгому счёту клали в кожаные мешки со швами внутри. Славомир сам затягивал каждый крепкой верёвочкой. Потом брал деревянные колобашки, просверленные насквозь, с соколиными знаменами князя, выжженными на боках. Продевал концы верёвок, ещё раз завязывал, втягивал узел вовнутрь и запирал деревянными пробками. Теперь всё, теперь мягкую рухлядь никто не тронет до Ладоги, до самых княжеских ключниц.
Мне было любопытно, я подходила смотреть. Славомир – не воевода, он не прогонит. Он даже дал подержать пустотелую колобашку и объяснил, почему никто не вынет мехов, не разрезав завязок или мешка.
– Можно и по-другому, – рассказывал он, улыбаясь над кучей пушистых, кисло пахнущих шкурок. – Другие люди льют воск и прикладывают перстни с рисунком. Наш обычай мудрей, ведь перстень можно подделать.
Я всё думала, от кого замыкали мешки, кто здесь мог позариться на собранное для князя, – в наших лесах взять песца из ловушки, разнаменовать бортное дерево было почти неслыханным делом... А Славомир пересчитывал искристых бобров и говорил не спеша, и посмеивался в густые усы, и даже я, тугодумная, в конце концов поняла: он был очень рад мне, стоявшей рядом, смотревшей ему в руки. Да. Надобно честно молвить, я струсила. Постоишь возле такого ещё разочек-другой, он и велит, чтобы я в мужских портах не ходила, прялку в руки брала вместо меча и кольчугу на тело белое чтобы не примеряла... для того я против всех ратилась в одиночку?
Заглянувший Ярун позвал чистить рыбу к обеду. Я выскочила во двор, как спаслась. Даже перевела дух. Славомир проводил меня взглядом, я почувствовала, но не оглянулась. Недоставало ещё мне нового страха. Присватается и воеводу сватом приведёт, что делать тогда? К Вадиму в Новый Град на лыжах бежать, как Блуд оттуда к нам прибежал? Больно дорого досталась мне воля, чтобы так запросто её отдавать.
Когда молодая волчица впервые берёт себе волка, из целого гона она оставляет не обязательно самого рослого, самого сильного и даже самого ярого. Оставляет того, о ком тихо шепнёт безошибочное чутьё: с ним, единственным, логово до самой смерти будет уютным и волчата родятся, что колобки. Где же бродил он, зеленоглазый мой одинец, какую добычу искал в сумеречном лесу, о чём плакался звёздам? С Молчаном сошёлся под ёлками, спрашивал обо мне? Или не спрашивал – сразу в глотки вцепились?.. Молчан был как я: в лес жить не шёл и собак чуждался, собаки боялись его, волки не принимали. А вот волчица переступила вражду, не погнала.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113