Так, попутчиком, которому можно было бы и возразить при случае.
Снег все валил и валил, и вскоре ехать стало невозможно. Мы остановились и завалились спать. Ветер выл снаружи, но тут, у еще теплых шкафов с аппаратурой, спалось легко и спокойно, как зверю в норе.
Я проснулся от удивительной тишины. Казалось, что Я слышу движение крови в своем теле. А может, и не казалось. Я выглянул в окошко и увидел, что пути завалены снегом.
Мы с Владимиром Павловичем полезли наружу посмотреть, что там, и оказалось, что ехать ни вперед, ни назад нет никакой возможности.
- Поднять нож, закрыть крылья, пробормотал он.
- Что?
- Есть такие путевые знаки, когда работает снегоочиститель. Перед препятствием их ставят. Так и называется "Поднять нож, закрыть крылья".
Я сразу представил себе крылья, что выдвигаются по бокам тепловоза, и он взлетает. Пришлось даже помотать головой, чтобы это видение пропало. А вот крылья бы, как стало вскоре понятно, нам не помешали.
Когда мы прогулялись вперед, вдоль заснеженных путей, я понял, что на протяжении нескольких километров дорога засыпана и конца заносам нет.
- Можно, конечно, лопаты в руки и до вечера грести снег, разговаривая сам с собой, бормотал Владимир Павлович. И тут же возразил себе: Ну, помашем месяц. Умучаемся совсем, начнутся морозы, так и ноги протянем вдоль нашего шанцевого инструмента. Я не вмешивался в это бормотание. Было ясно, что мы крепко застряли, и было мне очевидно, что нигде на этом свете снегоочистителя не найдется.
- А что делать?
- Ждать весны, ясное дело. Бортового питания нам хватит, если спать побольше. Вода вокруг в сыпучем и твердом виде. Ну, можно в сторону сходить поискать приключений на какие-нибудь части тела.
Мы вернулись и доложили об этом Математику. На наше удивление, он не нахмурился, а смотрел безучастно себе под ноги. Что-то с ним случилось, да и вообще за последнее время он сильно сдал.
Он утратил очень важную черту харизму жестокого и все знающего начальника. Адъютант его погиб, двое его слуг проявляли своеволие, да и не они зависели от него, а он от них. День за днем мы все больше впадали в анабиоз, да только Математик наш заболел. Мы не сразу поняли это, потому что он не жаловался, но потом я заметил, что он не просто бормочет во сне, а бредит. У него поднялась температура, и Владимир Павлович сперва лечил его уставными медикаментами из поездной аптечки, а потом просто поил да кормил.
Непонятно, что это была за болезнь, но уж точно не из тех, что мы знали. Все это длилось и длилось, пока в один из тихих морозных дней мне не приснился очередной сон.
Я сразу очутился в комнате отдыха. Это была комната в домике на краю аэродрома, в котором летчики коротали время между полетами или когда полеты отменялись. Тогда, под шум дождя, они играли на бильярде или пялились в телевизор. Вот в этой-то комнате отдыха я теперь и стоял один. Никого не было, только на бильярде лежала брошенная кем-то газета. Мне очень хотелось понять, что там пишут и нет ли в газете чего-то важного для меня указаний, путевого знака, но текст в газете отсутствовал только черные прямоугольники и пробелы, как бывало в старинных компьютерных играх при увеличении детали. Можно было прочитать только заголовки, не менее загадочные: "Подготовиться к поднятию ножа и закрытию крыльев", "Опустить нож, открыть крылья". Толку от этого не было никакого, но потом я обернулся. А обернувшись, увидел, что то место, где висело расписание полетов, приказы и объявления, разительно изменилось. Однажды, когда отец привел меня на аэродром, я очень испугался. На стене висела фотография с траурной полосой, висела над приказами, как напоминание о том, чем тут люди занимаются. Я думал, что кто-то разбился, но нет, это умер один из техников, и его фото висело на доске вместе с некрологом. Теперь на этом месте я увидел множество фотографий разных людей все одного формата, но по-разному снятых портретов.
Мне хотелось понять, где все-таки среди них отец, жив ли, в конце концов, и можно ли найти его.
Я стоял перед стеной в домике, где висели фотографии погибших пилотов. Я помнил, что в том домике на аэродроме этой стены не было, а тут она была, и огромна длинная, в полдеревни, полполка. Десятки лиц смотрели на меня, и я подозревал, что если буду идти вдоль стены - сверну за угол, туда, где коридор вел к метеорологам, а этот колумбарий из фотографий продолжится, будет длиться бесконечно и на меня все будут смотреть лица мертвых летчиков. Лица, на которых не было страха и ужаса смерти, а только веселье и радость.
Многие из них были не в форме, кто-то в майках и легкомысленных рубашках, у кого-то на плече лежала рука жены, а сама она, отрезанная рамкой, пребывала между адом и раем. Я всматривался в фотографии и одновременно искал отца и не хотел найти. Найти его фотографию означало удостовериться в его смерти. Если он здесь, значит, его нет среди живых.
В домике было пустынно, и никто меня не тревожил. Вдруг я увидел на фото знакомого - это был товарищ отца, очень успешный человек, в больших чинах. Не узнать его было невозможно - у него была голова, похожая на огурец, вытянутая, какой-то всегда поражавшей меня формы. Тут он улыбался, и прямые волосы падали на лоб. Я очень хорошо помнил, как он смеется, запрокидывая голову, и именно таким он остался на фотографии. Я не вспоминал этого человека ни разу за двадцать лет, но он был тут таким, каким запомнился мне в детстве. Но отца среди летчиков этого погибшего отряда не было. Я открыл глаза и попробовал успокоиться. Как и прежде, я плавал в холодном поту от напряжения и дрожал.
Но это напряжение постепенно спадало, и я успокаивался.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70