— Все мои надежды в жизни, — продолжала она, — заключаются в этом маленьком бумажнике. Это единственное сокровище удалось мне скрыть, когда отняли у меня другие вещи.Мерси едва могла рассмотреть бумажник, когда Грэс показывала его в сгущающейся темноте комнаты.— У вас тут деньги? — спросила она.— Нет, только фамильные бумаги и рекомендательное письмо моего отца к одной пожилой даме в Англии — его родственнице по ее мужу, которой я никогда не видела. Дама эта согласилась принять меня компаньонкой и чтицей. Если я не вернусь в Англию вскоре, кто-нибудь другой может занять мое место.— Разве у вас нет никаких средств на жизнь?— Никаких. Мое воспитание было весьма поверхностное — мы вели дикую жизнь на дальнем западе. Я совершенно неспособна поступить в гувернантки. Я целиком завишу от этой незнакомой женщины, которая берет меня к себе из-за моего отца.Она опять положила бумажник в карман плаща и закончила свой маленький рассказ так же чистосердечно, как начала его.— Грустна моя история, не правда ли? — сказала она. Сиделка ответила ей внезапно полными горечи словами:— Есть истории грустнее вашей. Есть тысячи жалких женщин, которые сочли бы за величайшее счастье поменяться местом с вами.Грэс вздрогнула.— Что может быть завидного в такой участи, как моя?— Ваша незапятнанная репутация и ваши надежды прилично устроиться в уважаемом доме.Грэс повернулась на стуле и с удивлением посмотрела в темный угол комнаты.— Как странно вы говорите это! — воскликнула она.Ответа не было. Туманная фигура на сундуке не шевелилась. Грэс встала с искренним сочувствием и придвинула свой стул к сиделке.— Не было ли романа в вашей жизни? — спросила она. — Для чего вы принесли себя в жертву ужасным обязанностям, которые вы исполняете здесь? Вы чрезвычайно интересуете меня, дайте мне вашу руку.Мерси отодвинулась назад и не пожала протянутую руку.— Разве мы не друзья? — с удивлением спросила Грэс.— Мы никогда не можем быть друзьями.— Почему?Сиделка осталась нема. Грэс вспомнила нерешительность, с которой она назвала свое имя, и сделала из этого новое заключение.— Правильно ли угадаю я, — спросила она с жаром, — если я угадаю в вас переодетую знатную даму?Мерси засмеялась про себя тихо и горько.— Я знатная дама! — усмехнулась она презрительно. — Ради Бога будем говорить о чем-нибудь другом!Любопытство Грэс было сильно возбуждено. Она настаивала.— Еще раз прошу вас, — шепнула она с чувством, — будем друзьями.С этими словами Грэс ласково положила руку на плечо Мерси. Та грубо стряхнула эту руку со своего плеча. В этом движении была такая неучтивость, которая могла оскорбить самую терпеливую женщину на свете. Грэс с негодованием подалась назад.— Ах! — вскричала она, — Вы жестоки!— Я добра, — ответила сиделка суровее прежнего.— Доброта ли это отталкивать меня? Я вам рассказала свою историю.Голос сиделки возвысился с волнением:— Не искушайте меня говорить, — сказала она, — вы пожалеете об этом.Грэс не захотела прислушаться к этому предостережению.— Я оказала вам доверие, — продолжала она. — Не великодушно сначала помочь мне, а потом лишать меня вашего доверия.— Вы так хотите? — спросила Мерси Мерик. — Ваше желание исполнится. Садитесь.Сердце Грэс начало сильно биться в ожидании предстоящего открытия. Она придвинула свой стул ближе к сундуку, на котором сидела сиделка. Твердой рукой Мерси отодвинула стул от сундука.— Не так близко ко мне, — сказала она сурово.— Почему?— Не так близко, — повторила она сурово и решительно. — Подождите, пока не услышите того, что я расскажу.Грэс повиновалась, не сказав более ни слова. Наступило минутное молчание. Слабая вспышка света от погасающей свечи озарила Мерси, согнувшуюся на сундуке, опиравшуюся локтями о колени, закрывшую лицо руками. Через минуту комната погрузилась в темноту. Когда темнота окутала обеих женщин, сиделка начала говорить. Глава IIСОВРЕМЕННАЯ МАГДАЛИНА — Когда ваша мать была жива, ходили ли вы с нею ночью по улицам большого города?С такого странного вопроса Мерси Мерик начала откровенную беседу, к которой Грэс Розбери насильно принудила ее. Грэс ответила просто:— Я вас не понимаю.— Я задам этот вопрос по другому, — сказала сиделка.Прежняя жестокость и суровость в ее голосе сменилась на, видимо, присущую ему кротость и грусть, когда она произносила эти слова.— Вы читаете газеты, как все другие люди, — продолжала она, — читали вы когда-нибудь о ваших несчастных ближних (умирающих от голода отверженниц общества), которых нужда довела до греха.Недоумевая и удивляясь, Грэс отвечала, что она часто читала о таких вещах в газетах и книгах.— Слышали вы о приютах, учрежденных для этих умирающих с голода грешниц?Удивление Грэс прошло, и смутное подозрение чего-то тягостного заняло его место.— Какие непонятные вопросы! — сказала она с тревогой. — Что вы хотите сказать?— Отвечайте мне, — настаивала сиделка. — Слышали вы о приютах, слышали вы о женщинах?— Да.— Отодвиньте ваш стул немного подальше от меня.Она помолчала. Голос ее снова стал тверже, низкие тона зазвучали в нем.— Я принадлежала когда-то к этим женщинам, — сказала Мэрси Мэрик спокойно.Грэс вскочила со слабым криком. Она стояла как окаменелая — неспособная произнести слово.— Я была в приюте, — продолжал снова нежный, грустный голос другой женщины. — Я была в тюрьме. Вы все еще хотите быть моим другом? Вы вес еще настаиваете, чтобы сидеть возле меня и держать меня за руку?Она ждала ответа, ответа не было.— Видите, что вы ошибались, — продолжала она кротко, — когда называли меня жестокой, а я была права, когда говорила вам, что я добра.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95