..
Как же так получилось, случилось, что я попал в больницу и мы чужие, совсем
чужие друг другу?
И зачем тогда меня пощадила война, когда немецкая авиация разнесла в
прах поезд, с которым вывозили наш детский садик из блокадного Ленингра-
да?
Эвакуация.
Самое яркое воспоминание из жизни в деревне у бабушки под Саратовом -
стол. На уровне моего носа уходят вдаль скобленые добела доски, на кото-
рых дымятся миски с прозрачным варевом из крапивы и моя мне кажется
меньше всех. Скот давно перерезали, чтобы он не достался врагу и вокруг
нашего существования стали постепенно сжиматься холодные пальцы голода.
Надо мной, как над самым младшим за столом, по-деревенски добродушно и
жестоко шутили. Бабка протягивала мне миску, но не ставила ее передо
мной, а спрашивала:
- Что ж ты, поганец, отца не кличешь, с ним не поделишься?
Сознание долга преодолевало голод, я слезал с табуретки, шлепал бегом
в горницу и говорил стоявшей на комоде фотографии:
- Пойдешь?
Отец молчал, но каждый раз мне казалось, что он, как статуя Командо-
ра, поворачивает голову и я, преодолевая страх, кричал на обратном бегу:
- Он не может, у него ног нет! Отдай мои щи!
Голод, зябкое, съежившееся тело, одышка столетнего деда у пятилетнего
ребенка, лучшее пирожное - кусок жмыха из-под семечек. Война висела над
нашими головами не только в ночном небе во время бомбардировок, даже на
новогодней елке на кончиках веток задирали вверх пропеллеры глазурью об-
литые истребители, а ближе к стволу парили стеклянные дирижабли.
Неужели память о голоде детства, голоде войны проснулась от голода
болезни, потому что голодно мне жилось с тобой?
Почему же все наши надежды на совместную безоблачную жизнь пошли пра-
хом ежедневных ссор? Было же все! Неистовое желание, постоянная потреб-
ность быть все время вместе, когда разлука являлась самым тяжким наказа-
нием, когда даже мысль о том, что это может кончится, казалась несусвет-
ной ересью.
Пламя нашей любви разгоралось постепенно, но все-таки не я тебя, а ты
меня покорила. Как Ермак Сибирь.
Покорила меня своей покорностью, своей преданностью и перестал для
меня существовать мир, называемой слабой половиной человечества. Все
принадлежало тебе, я любил тебя настолько неистово, что ревность к муж-
чинам в твоей прежней, донашей жизни достигла у меня размеров черной
мечты - в снах моих ужасной смертью гибли твои любовники, зачем ты
только рассказала мне о них, зачем поделилась со мной этим да еще в са-
мые сокровенные минуты нашей близости?.. Не это ли сыграло свою роковую
роль в нашем разрыве?
Том, любимый мой, Том... Все верно, но есть и другие условности наше-
го существования, которые кажутся неимоверно важными, а на самом деле...
Мне казалось, что я знаю тебя наизусть, мне казалось, что мы с тобой
чувствуем настолько одинаково, что неспособны на жестокость, на душевную
черствость по отношению друг к другу. Не укладывается в голове, что мо-
жет быть иначе...
Может...
Потому что любовь - иллюзия, великая, но иллюзия. Но даже великой ил-
люзии не хватило тебе. У тебя своя логика, свои причины для своих пос-
тупков, они кажутся тебе убедительнее и весомей даже факта моей болезни.
Скорее всего, ты была просто не готова к такому резкому повороту
судьбы. Единственный ребенок в семье, ты не знала ни в чем отказа. Года-
ми тебя окружали заботой и лаской, восхищались твоей красотой, твоей
исключительностью - отличница, гимнастка первого разряда, твоей брызжу-
щей жизнерадостностью. Ты ждала своего принца и пришел я. Чем не принц?
Будущий великий кинорежиссер, это же ясно, как дважды два. Наверное,
грезилось не раз: да-да, это жена Истомина, того самого, ну, разве вы не
знаете?.. Вспомнили?.. Правильно, она... Правда, красивая пара?..
А за свадебным столом нам было хорошо, не так ли, Том? Как мы сладко
сладко целовались под крики "горько!" Сколько нам наговорили пожеланий и
наставлений, а мы беспечно радовались, точно зная, что все-все они обя-
зательно сбудутся...
Оказалось, что ты не умеешь ни готовить, ни стирать, ни убираться. Ты
привыкла возвращаться домой, бросать, где попало, свои вещи, садиться за
стол и ждать, когда подадут ложку, вилку, готовую вкусную еду, нальют
чай, и вымоют за тобой посуду.
Привыкла, чтобы все у тебя было выглажено, выстирано, подшито, но не
тобой, а кем-то. Привыкла наряжаться во все лучшее и идти гулять, весе-
литься, блистать... Трудно от всего этого отвыкать, но пришлось и тогда
зазмеилась первая трещинка в наших отношениях...
И все же, когда ты ушла в первый раз от меня, сделала первый шаг по
дороге нашей разлуки и с тех пор стало нам в разные стороны?.. Неужели в
первую неделю нашего медового месяца, когда ты встала и ушла в солнечный
плеск реки... Не оглянувшись...
Наша первая ссора была веселой и ленивой, мы не ссорились, мы играли
в ссору, но плясал уже, синея и задыхаясь, огонек злости под хворостом
ежедневной усталости, и на навозе безденежья и нашего эгоизма распускал-
ся ядовитый цвет взаимных обид, крика и слов, способных убить не то что
любовь - человека! Когда чаша моей души была переполнена хмелем любви,
хмелел не только я, но и ты, и возвращалась любовь эхом, стократно уси-
ленным тобой, а теперь...
Я понимаю, как тебе нелегко, когда ты приходишь в свой родной дом,
где тебя напоят и накормят, одарят и обласкают и в минуту душевной расс-
лабленности начнут тихий разговор о том, что пора бы всерьез задуматься
о своей судьбе, что больной муж - тебе не пара и что Замойский опять
звонил и привез на своей машине цветы и фрукты.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55