Я стоял, окаменевший, в передней, смотрел на Тамару, и
спрашивал ее, и отвечал за нее.
- ...Как же так? Помнишь, как мы договорились перед отъездом, что ты
сделаешь операцию? Ты же сама тогда говорила, что не хочешь ребенка, тем
более от больного человека, тем более, что зачат он был во время пьяной
торопливой встречи?
- Но он уже есть... Что значат слова, если он уже есть? Он есть и я
люблю его, как свою руку, как свою частицу... И какой бы он ни был - он
есть и он твой...
- Говоришь про любовь... а сама же решила, что у нас все кончено? Ты
же хотела выйти замуж за Замойского! Я же тебе не пара - ты забыла про
это?
- Замойского я не любила никогда, тебя, дурака, любила, а потом чуть
не потеряла, а его, который еще не родился, люблю больше всех. Вот это
любовь! И тебя я люблю опять, потому что ты - его отец. Разве непонятно,
милый?
- А как же?.. А как же... Наташа?
- Не знаю ее и знать не хочу. Я - твоя жена и мать твоего ребенка, а
она... мало что бывает. Например, Борис, художник, помнишь, я тебе расс-
казывала?
- А как же я?.. И мое кино...
- Да кто тебе мешает заниматься своим кино? Ты же знаешь, сколько с
маленьким хлопот. Вот и будем мы с сынком ждать, когда папка вернется...
В душу мою белым холодом вошла безнадежность. Будто лезу я в белую
гору, и хватаю ртом разреженный воздух, и бесконечен подъем, а за спиною
пропасть. Белые горы... белые горы...
Они не знали пути.
Было противно смотреть даже на зубы - они тоже были белыми. Правда,
никто не улыбался с того дня, когда стало нечего есть.
Зато надо идти.
Это они твердо знали. Не знали только одного - дороги.
Кругом были горы. Проклятые горы. Белые горы и горы белого. Казалось,
все из снега, из холода, из недостатка воздуха. Еще многое, что каза-
лось. Большому казалось, что надо идти направо, маленькому, что налево.
Третий молчал. Ему было все равно. И двое глядели волками друг на
друга, а третий закрыл глаза.
- И все-таки нам туда...
- Нет.
- Твоя сторона и труднее и выше...
- Нет.
- Я знаю, нам - туда.
- Нет.
Большой стал надвигаться на Маленького.
- Нет!.. Нет!.. - Маленький перешел на крик. Он вцепился руками в
рюкзак и кричал.
- Тише ты, дура, - прошипел Большой, - лавину разбудишь...
Ему очень хотелось стукнуть Маленького.
- Нет, нет... - забормотал Маленький.
- Нет, - сказал он покорно.
Идти все равно нужно втроем. В гору.
...Умный в гору не пойдет...
Большой остервенело рубил ступени.
...Умный гору обойдет...
Он не поднимал головы. Знал, что зрелище белой неприступности ему не
по силам.
...Я же не лезу на вершину... С меня достаточно перевала...
Говорил с горой и рубил лед, и звенел лед, и сверкал лед.
Лед Горы.
И Гора сдалась. Большой поднял голову. Оглянулся. Солнце садилось. И
горы бросали тень на пройденный путь.
Он был прав.
Он был прав, этот малыш. Даже в том, что его сторона ниже. Большой
видел, что противоположный склон действительно ниже, что за ним должна
быть долина, что...
Это видел только он.
Двое еще лезли сюда.
Двое еще не знали.
Они не знали.
Они не будут знать.
Третьему было безразлично. Он даже не сопротивлялся, когда увидел
Большого в падении.
Малыш успел выхватить нож, чтобы обрезать веревку, но мощный рывок
двух тел скинул его в пропасть. Нелепо взмахнув руками, малыш пытался
удержаться и кинул нож в скалу. Не долетев, нож стал падать, перевернул-
ся и, как опущенный меч, сверкающим бликом упал в темноту, в снег, став-
ший землей братской могилы.

Глава сорок первая


--===Северный ветер с юга===--


Глава сорок первая
Утренний сон, как белая кружевная занавеска. Ее сдергивает будильник ежедневно
в семь часов. Я открываю глаза и смотрю на солнечное окно, где ветер, как
щенок, мотает пузырь тюля.
Мне опять снился этот сон. В первый раз я увидел его после возвраще-
ния из санатория. С тех пор он является мне время от времени, каждый раз
с продолжением и новыми персонажами, кто-то уходит из сна, кто-то прихо-
дит... Сон черно-белый, я даже во сне знаю, что именно он мне снится,
потому что все остальные мои сны цветные, цветовые...
...Фотоаппарат с тусклым глазом объектива в окончании положенной на-
бок ребристой пирамиды черной гармошки прикрыт темной накидкой и покоит-
ся на тяжелой треноге. Я стою рядом с ним, софиты дежурного освещения
высвечивают павильон ателье, расставленные в два ряда венские стулья с
гнутыми спинками, большое тусклое зеркало в тяжелой раме на стене и
толстые плюшевые портьеры. Когда из раздергивают, то входящего как бы
вталкивает поток пыльного солнечного света.
На стуле в центре павильона уже сидит тетя Паша из женской палаты,
она мелко, по-старушечью, оправляет платье с кружевами, на голове у нее
чепец, завязанный под подбородком в бант широкими атласными лентами. Она
манит меня к себе сухим пальчиком и лукаво улыбается фарфоровыми зубами:
- Валера, сынок, ничего, что я так опоздала? Уж так торопилась, так
торопилась, да ноги совсем не идут, будь они неладны. Пока сундук откро-
ешь, пока платья достанешь, пока отгладишь, а кружева и впрямь красивые,
скажи? И на все это время, время, время надо, знаешь сколько? То-то и
оно. А ведь его у меня не так много и осталось, времени-то. С другой
стороны, ума не приложу на что его тратить. Раньше все на людей тратила,
а сейчас вроде на себя надо, а не хочется, привыкла. И что интересно по-
лучается, что не нужно мне ни денег, ни нарядов, лишь бы солнышко уви-
деть утром да день прожить. Спасибо, что не забыл, пригласил старуху.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55