Едва ли это способно стать для нас шоком, даже если мы совершенно разорены!
– Ничто не может стать шоком для меня, – сказала спокойно ее родительница. – После всего, что я пережила, я привыкла к катастрофам. И лишь желаю знать, когда мне готовиться к тому моменту, когда будет продана крыша над моей головой.
– Я не сделаю этого, обещаю тебе, мама, – ответил Адам. – На самом деле я надеюсь, что ты по крайней мере сможешь жить в сносных условиях, даже если никто из нас не сможет остаться в Фонтли.
Шарлотта спросила запинающимся голосом:
– Фонтли должно быть продано? И уже ничего нельзя сделать, чтобы его спасти?
. Адам смотрел потупившись на тлеющие поленья в камине и ответил лишь слабым покачиванием головы. Слезы навернулись на глаза сестры, но прежде, чем они успели пролиться, Лидия отвлекла внимание Шарлотты, бесстрастно сообщив, что, похоже, у мамы случилась судорога.
Вид вдовы определенно внушал тревогу. Когда смоченная нашатырным спиртом вата была принесена ее младшей дочерью и поднесена к ее носу, она смогла приподнять голову от подушки и произнести мужественным, но слабеющим голосом;
– Спасибо, мои дорогие! Прошу вас, не придавайте этому значения! Это пустяк – просто волнение, вызванное столь ужасными известиями, сразило меня настолько!.. Ты так долго был гостем в своем доме, дорогой Адам, что просто не мог знать, как ужасно истрепаны мои бедные нервы!
– Ты должна простить меня, мама, я действительно вовсе не намеревался тебя расстраивать, – сожалел Адам. – Мне казалось жестоким скрывать от тебя то, что ты рано или поздно все равно узнала бы.
– Без сомнения, ты поступил так, как считал правильным, мой дорогой сын. Мой первенец! – сказала вдова, протягивая к нему тонкую руку. – Но если бы твой брат был жив, он бы понял, какой это сокрушительный удар для меня! Ах, бедный мой Стивен! Всегда такой рассудительный, чувствующий все в точности так же, как я!
Поскольку жизнь ее второго ребенка, оборвавшаяся, когда он еще был в Оксфорде, была отмечена высокомерным пренебрежением к любым другим соображениям, кроме непосредственно касающихся его самого, это восклицание заставило ее оставшихся в живых детей обменяться красноречивыми взглядами.
Как раз в тот момент, когда Адам старался убедить мать, что ее вдовья доля имущества и страшнейшая нужда вовсе не синонимы, Лидия внезапно воскликнула:
– Так, значит, Дауэс был прав! Я совсем так не думала, но теперь вижу! Адам, эти отвратительные торговцы присылают счета за вещи, которые папа никогда не покупал!
Он быстро повернул голову и обнаружил, что она занята изучением бумаг, которые он оставил на письменном столе, И прежде чем успел вмешаться, она продемонстрировала озадачивающий пробел в своей житейской мудрости:
– Ведь папа никогда не дарил тебе ожерелье с изумрудами и алмазами, правда, мама? А тут «Ранделл энд Бридж» требуют за него совершенно чудовищную сумму! До чего гнусные мошенники!
Открытие это произвело на вдовствующую даму действие, подобное электрическому заряду… Доведенная до полуобморочного состояния усилиями двух дочерей обрисовать в привлекательных тонах ее дальнейшее существование, она села, прямая, как палка, и резко спросила:
– Что?
– Лидия, положи эти бумаги обратно на мой стол! – приказал Адам раздраженно.
– Но, Адам…
– Щеголяла прямо перед моим носом! – проговорила тем временем леди Линтон. – Ну как же я не догадалась! В опере – я еще подумала, до чего вульгарное! Как раз то, чего можно ожидать от такой твари! Да, тут одно другому под стать! Мы могли ходить в лохмотьях, но он предоставлял карт-бланш любой распутнице, которая ему приглянулась!
– Боже милостивый! – воскликнула Лидия с округлившимися от удивления глазами. – Не хочешь же ты сказать, что у папы – папы! – была…
– Попридержи язык! – коротко проговорил Адам, забирая счет из рук сестры и засовывая его в один из ящиков письменного стола.
Поняв, что брат рассержен не на шутку, она тут же попросила прощения. Лидию заботила не собственная нескромность, а то, что какая-то женщина может благосклонно принимать знаки внимания от джентльмена столь преклонных лет, как ее отец, которому было никак не меньше чем пятьдесят два. Шарлотта, у которой, при всех ее достоинствах, напрочь отсутствовало чувство юмора, позже сочла должным указать Адаму, что нераскаяние дорогой Лидии свидетельствовало скорее о ее невинности, нежели о порочности.
Леди Линтон годами терпела шалости своего супруга с аристократическим безразличием, но изумрудное ожерелье по какой-то причине, которую ее дети так никогда и не открыли, оказало на нее шоковое воздействие. От возмущения щеки ее вспыхнули, и она настолько забылась, что тут же припомнила и несколько прежних прегрешений его светлости, заявив, правда, что те она смогла простить. Ожерелье, стоимость которого она представляла не иначе как хлеб, выхваченный изо ртов его детей, с тем чтобы повесить на шею падшей женщине, – это уж слишком, как она заявила. Это определенно было слишком и для Лидии, которая, издав сдавленный смешок, напомнила таким образом потрясенной родительнице о собственном присутствии. Та была, по ее словам, огорчена, что кто-то из ее детей может быть начисто лишен деликатности и чувства приличия. Она, похоже, нашла некоторое утешение в мысли, что Лидия всегда была в точности такой же, как ее отец, но эти девические несовершенства естественным образом потребовали сравнения с детскими достоинствами ушедшей в мир иной Мэри и побудили вдову сетовать на жестокость судьбы, отнявшей у нее двоих детей, которые поддержали бы ее и утешили в трудную минуту.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135