— А ты бы разве не хотела быть свободной?— Не знаю, о чем ты говоришь. Я и так свободна. Свободна веселиться, наслаждаться. Теперь каждый счастлив.— Да, — засмеялся Бернард. — «Теперь каждый счастлив». Мы вдалбливаем это детям начиная с пяти лет. Но разве не манит тебя другая свобода — свобода быть счастливой как-то по-иному? Как-то, скажем, по-своему, а не на общий образец?— Не знаю, о чем ты, — повторила она и, повернувшись к нему, сказала умоляюще: — О Бернард, летим дальше! Мне здесь невыносимо.— Разве ты не хочешь быть со мной?— Да хочу же! Но не среди этого ужаса.— Я думал, здесь… думал, мы сделаемся ближе друг другу, здесь, где только море и луна. Ближе, чем в той толпе, чем даже дома у меня. Неужели тебе не понять?— Ничего не понять мне, — решительно сказала она, утверждаясь в своем непонимании. — Ничего. И непонятней всего, — продолжала она мягче, —почему ты не примешь сому, когда у тебя приступ этих мерзких мыслей. Ты бы забыл о них тут же. И не тосковал бы, а веселился. Со мною вместе. — И сквозь тревогу и недоумение она улыбнулась, делая свою улыбку чувственной, призывной, обольстительной.Он молча и очень серьезно смотрел на нее, не отвечая на призыв, смотрел пристально. И через несколько секунд Ленайна дрогнула и отвела глаза с неловким смешком; хотела замять неловкость и не нашлась, что сказать. Пауза тягостно затянулась.Наконец Бернард заговорил, тихо и устало.— Ну ладно, — произнес он, — летим дальше. — И, выжав педаль акселератора, послал машину резко ввысь. На километровой высоте он включил передний винт. Минуты две они летели молча. Затем Бернард неожиданно начал смеяться. «По-чудному как-то, — подумалось Ленайне, — но все же засмеялся».— Лучше стало? — рискнула она спросить.Вместо ответа он снял одну руку со штурвала и обнял се этой рукой, нежно поглаживая груди.«Слава Форду, — подумала она, — вернулся в норму».Еще полчаса — и они уже в квартире Бернарда. Он проглотил сразу четыре таблетки сомы, включил телевизор и радио и стал раздеваться.— Ну как? — спросила Ленайна многозначительнолукаво, когда назавтра они встретились под вечер на крыше. — Ведь славно же было вчера?Бернард кивнул. Они сели в машину. Вертоплан дернулся, взлетел.— Все говорят, что я ужасно пневматична, — задумчииым тоном сказала Ленайна, похлопывая себя по бедрам.— Ужасно, — подтвердил Бернард, но в глазах его мелькнула боль.«Будто о куске мяса говорят», — подумал он.Ленайна поглядела на него с некоторой тревогой:— А не кажется тебе, что я чересчур полненькая?«Нет», — успокоительно качнул он головой. («Будто о куске мяса…»)— Я ведь как раз в меру?Бернард кивнул.— По всем статьям хороша?— Абсолютно по всем, — заверил он и подумал: «Она и сама так на себя смотрит. Ей не обидно быть куском мяса».Ленайна улыбнулась торжествующе. Но, как оказалось, прежде времени.— А все же, — продолжал он, помолчав, — пусть бы кончилось у нас вчера по-другому.— По-другому? А какие другие бывают концы?— Я не хотел, чтобы кончилось у нас вчера постелью, — уточнил он.Ленайна удивилась.— Пусть бы не сразу, не в первый же вечер.— Но чем же тогда?..В ответ Бернард понес несусветную и опасную чушь. Ленайна мысленно заткнула себе уши поплотней; но отдельные фразы то и дело прорывались в ее сознание.— …попробовать бы, что получится, если застопорить порыв, отложить исполнение желания…Слова эти задели некий рычажок в ее мозгу.— Не откладывай на завтра то, чем можешь насладиться сегодня, — с важностью произнесла она.— Двести повторений дважды в неделю с четырнадцати до шестнадцати с половиной лет, — сухо отозвался он на это. И продолжал городить свой дикий вздор.— Я хочу познать страсть, — доходили до Ленайны фразы. — Хочу испытать сильное чувство.— Когда страстями увлекаются, устои общества шатаются, — молвила Ленайна.— Ну и пошатались бы, что за беда.— Бернард!Но Бернарда не унять было.— В умственной сфере и в рабочие часы мы взрослые. А в сфере чувства и желания — младенцы.— Господь наш Форд любил младенцев.Словно не слыша, Бернард продолжал:— Меня осенило на днях, что возможно ведь быть взрослым во всех сферах жизни.— Не понимаю, — твердо возразила Ленайна.— Знаю, что не понимаешь. Потому-то мы и легли сразу в постель, как младенцы, а не повременили с этим, как взрослые.— Но было же славно, — не уступала Ленайна. — Ведь славно?— Еще бы не славно, — ответил он, но таким скорбным тоном, с такой унылостью в лице, что весь остаток торжества Ленайны улетучился.«Видно, все-таки показалась я ему слишком полненькой».— Предупреждала я тебя, — только и сказала Фанни, когда Ленайна поделилась с ней своими печалями. — Это все спирт, который влили ему в кровезаменитель.— А все равно он мне нравится, — не сдалась Ленайна. — У него ужасно ласковые руки. И плечиками вздергивает до того мило. — Она вздохнула. —Жалко лишь, что он такой чудной.Перед дверью директорского кабинета Бернард перевел дух, расправил плечи, зная, что за дверью его ждет неодобрение и неприязнь, и готовя себя к этому. Постучал и вошел.— Нужна ваша подпись на пропуске, — сказал он как можно беззаботнее и положил листок Директору на стол.Директор покосился на Бернарда кисло. Но пропуск был со штампом канцелярии Главноуправителя, и внизу размашисто чернело: Мустафа Монд. Все в полнейшем порядке. Придраться было не к чему. Директор поставил свои инициалы — две бледных приниженных буковки в ногах у жирной подписи Главноуправителя — и хотел уже вернуть листок без всяких комментариев и без напутственного дружеского «С Фордом!», но тут взгляд его наткнулся на слово «Нью-Мексико».— Резервация в Нью-Мексико?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69