— Как хочу я, чтобы вы были добры! Прошу вас, прошу вас, отдайтесь добру и…В две минуты Голос, при содействии паров сомы, сделал свое дело. Дельты целовались в слезах и обнимались по пять-шесть близнецов сразу. Даже Гельмгольц и Дикарь чуть не плакали. Из хозяйственной части принесли упаковки сомы; спешно организовали новую раздачу, и под задушевные, сочно-баритональные напутствия Голоса дельты разошлись восвояси, растроганно рыдая.— До свидания, милые-милые мои, храни вас Форд! До свидания, милые милые мои, храни вас Форд. До свидания, милые-милые.Когда ушли последние дельты, полицейский выключил устройство. Ангельский Голос умолк.— Пойдете по-хорошему? — спросил сержант. — Или придется вас анестезировать? — Он с угрозой мотнул своим водяным пистолетом.— Пойдем по-хорошему, — ответил Дикарь, утирая кровь с рассеченной губы, с исцарапанной шеи, с укушенной левой руки. Прижимая к разбитому носу платок, Гельмгольц кивнул подтверждающе.Очнувшись, почувствовав под собой ноги, Бернард понезаметней направился в этот момент к выходу.— Эй, вы там! — окликнул его сержант, и свинорылый полисмен пустился следом, положил руку Бернарду на плечо.Бернард обернулся с невинно обиженным видом. Что вы! У него и в мыслях не было убегать.— Хотя для чего я вам нужен, — сказал он сержанту, — понятия не имею.— Вы ведь приятель задержанных?— Видите ли… — начал Бернард и замялся. Нет, отрицать невозможно. — А что в этом такого? — спросил он.— Пройдемте, — сказал сержант и повел их к ожидающей у входа полицейской машине. ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ Всех троих пригласили войти в кабинет Главноуправителя. — Его Фордейшество спустится через минуту. — И дворецкий в гамма-ливрее удалился.— Нас будто не на суд привели, а на кофеинопитие, — сказал со смехом Гельмгольц, погружаясь в самое роскошное из пневматических кресел. — Не вешай носа, Бернард, — прибавил он, взглянув на друга, зеленовато бледного от тревоги. Но Бернард не поднял головы; не отвечая, даже не глядя на Гельмгольца, он присел на самом жестком стуле в смутной надежде как-то отвратить этим гнев Власти.А Дикарь неприкаянно бродил вдоль стен кабинета, скользя рассеянным взглядом по корешкам книг на полках, по нумерованным ячейкам с роликами звукозаписи и бобинами для читальных машин. На столе под окном лежал массивный том, переплетенный в мягкую черную искусственную кожу, на которой были вытиснены большие золотые знаки Т. Дикарь взял том в руки, раскрыл «Моя жизнь и работа», писание Господа нашего Форда. Издано в Детройте Обществом фордианских знаний. Полистав страницы, прочтя тут фразу, там абзац, он сделал вывод, что книга неинтересная, и в это время отворилась дверь, и энергичным шагом вошел Постоянный Главноуправитель Западной ЕвропыПожав руки всем троим, Мустафа Монд обратился к Дикарю.— Итак, вам не очень-то нравится цивилизация, мистер Дикарь.Дикарь взглянул на Главноуправителя. Он приготовился лгать, шуметь, молчать угрюмо; но лицо Монда светилось беззлобным умом, и ободренный Дикарь решил говорить правду напрямик.— Да, не нравится.Бернард вздрогнул, на лице его выразился страх. Что подумает Главноуправитель? Числиться в друзьях человека, который говорит, что ему не нравится цивилизация, говорит открыто, и кому? Самому Главноуправителю! Это ужасно.— Ну что ты, Джон… — начал Бернард. Взгляд Мустафы заставил его съежиться и замолчать.— Конечно, — продолжал Дикарь, — есть у вас и хорошее. Например, музыка, которой полон воздух.— «Порой тысячеструнное бренчанье кругом, и голоса порой звучат» «Буря» (акт III, сц. 2)

.Дикарь вспыхнул от удовольствия.— Значит, и вы его читали? Я уж думал, тут, в Англии, никто Шекспира не знает.— Почти никто. Я один из очень немногих, с ним знакомых. Шекспир, видите ли, запрещен. Но поскольку законы устанавливаю я, то я могу и нарушать их. Причем безнаказанно, — прибавил он, поворачиваясь к Бернарду. — Чего, увы, о вас не скажешь.Бернард еще безнадежней и унылей поник головой.— А почему запрещен? — спросил Дикарь. Он так обрадовался человеку, читавшему Шекспира, что на время забыл обо всем прочем.Главноуправитель пожал плечами.— Потому что он — старье; вот главная причина. Старье нам не нужно.— Но старое ведь бывает прекрасно.— Тем более. Красота притягательна, и мы не хотим, чтобы людей притягивало старье. Надо, чтобы им нравилось новое.— Но ваше новое так глупо, так противно. Эти фильмы, где все только летают вертопланы и ощущаешь, как целуются. — Он сморщился брезгливо. — Мартышки и козлы! — Лишь словами Отелло мог он с достаточной силой выразить свое презрение и отвращение.— А ведь звери это славные, нехищные, — как бы в скобках, вполголоса заметил Главноуправитель.— Почему вы не покажете людям «Отелло» вместо этой гадости?— Я уже сказал — старья мы не даем им. К тому же они бы не поняли «Отелло».Да, это верно. Дикарь вспомнил, как насмешила Гельмгольца Джульетта.— Что ж, — сказал он после паузы, — тогда дайте им что-нибудь новое в духе «Отелло», понятное для них.— Вот именно такое нам хотелось бы написать, — вступил наконец Гельмгольц в разговор.— И такого вам написать не дано, — возразил Монд. — Поскольку, если оно и впрямь будет в духе «Отелло», то никто его не поймет, в какие новые одежды ни рядите. А если будет ново, то уж никак не сможет быть в духе «Отелло».— Но почему не сможет?— Да, почему? — подхватил Гельмгольц. Он тоже оти пекся на время от неприятной действительности. Не забыл о ней лишь Бернард, совсем позеленевший от злых предчувствий; но на него не обращали внимания.— Почему?— Потому что мир наш — уже не мир «Отелло».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69