К примеру, время от времени на рассмотрение Конгресса выносились различные варианты законопроектов, гарантирующих участие негритянского населения в выборах, и некоторые из них были даже близки к принятию. Поэтому столица казалась многим убежищем, неприступной крепостью для защиты от наступающего противника.
Во-вторых, борьба за черных избирателей требовала открыть им путь к государственной службе, и к началу 90-х годов определенные посты в Государственном казначействе и Печатном дворе предназначались исключительно для негров. В результате в Вашингтоне сформировалась относительно многочисленная негритянская элита, располагающая деньгами и даже какой-то властью. К ней примыкали преподаватели университета Хауарда, а также его выпускники — черные врачи и юристы. Представители этой верхушки ценили себя очень высоко и вызывали восхищение у остальной негритянской массы. Лучи славы освещали и тех, кто принадлежал к среднему классу, так что вашингтонские негры во времена детства Эллингтона чувствовали себя передовой социальной группой в негритянской культуре.
Но существовала и оборотная сторона медали. Позади элегантных особняков с нарядными фасадами скрывалось ужасающее скопление грязных улочек, источавших «непереносимое зловоние». «Кто ни разу не рискнул заглянуть в эти задворки, вряд ли поверил бы байкам о том, что там происходит». Когда Эллингтон был ребенком, в этих трущобах проживало более двадцати тысяч негров. Условия существования в них, по свидетельству Джекоба Рийса, были гораздо тяжелее, чем в Нью-Йорке.
В пролете между достатком и бедностью располагались две или три промежуточные ступени социальной лестницы. «Я не знаю, — говорил сам Эллингтон, — на сколько каст делились негры в то время, но я твердо знаю, что, если ты завязывал знакомства не задумываясь, тебе сейчас же объясняли, что это просто неприлично».
Понятно, что Дюк Эллингтон рос совершенно в иной атмосфере, чем, скажем, Луи Армстронг — выходец из презираемого меньшинства, в ком комплекс неполноценности укоренился столь прочно, что почти не поддавался осмыслению. Эллингтон, напротив, входил в социальную группу, все члены которой добились успеха, наполнявшего их гордостью и чувством превосходства не только над неграми низшего сорта, но и над многими белыми. Дюк писал в своей автобиографии, что его учителя постоянно говорили о самоуважении: «Мы выходили в жизнь, как на сцену, и испытывали огромную ответственность. Ведь всякий раз, видя одного негра, люди судят по нему обо всей расе. [Они] нас учили, что правильная речь и хорошие манеры — наша первейшая обязанность, потому что как представители черной расы мы должны внушать уважение к своему народу… Они были горды. И это великая расовая гордость. Как раз в то время возникло движение за десегрегацию школ в Вашингтоне. Угадайте, кто выступил против? Никто, кроме гордых негров Вашингтона, которых задело то, что белые дети, с которыми нам придется общаться, недостаточно хороши».
Все, кто знал Дюка Эллингтона в зрелом возрасте, не могли не видеть результатов этого воспитания: прекрасные манеры и безупречно правильная речь; безоговорочное требование уважения к себе; расовая гордость, которая задолго до развернувшегося в 60-е годы движения «Черное прекрасно» заставляла его утверждать, что он создает негритянскую музыку; неизменная потребность вращаться в обществе людей «высшего сорта», доходящая до того, что он не пускал на порог некоторых музыкантов своего оркестра, чтобы его семья не зналась с ними.
Итак, Вашингтон, как магнит, притягивал негров, особенно из Северной Каролины, которая находилась в нескольких часах езды на поезде. По крайней мере четверо из родни Эллингтона перебрались в Вашингтон в начале 90-х годов: Джеймс Эдвард — будущий отец Дюка, его брат Джон и еще двое — Уильям Дж. и второй Джеймс, о родственных связях которых с Джеймсом Эдвардом и Джоном мало что известно. К началу 1893 года они жили в меблированных комнатах в северозападной части города и в последующие несколько лет работали официантами. Но молодые люди горели желанием подняться наверх. И уже в 1897 году Джон управлял небольшой закусочной, где, вероятно, подавали устриц, а Джеймс стал кучером.
К этому моменту к ним присоединились еще двое Эллингтонов: Джордж — брат Джеймса Эдварда и Эдвард (кем он приходился остальным, также не установлено). Известно, что эти четверо во всем поддерживали друг друга. Они вместе жили (по двое или по трое) и нередко помогали один другому устроиться на работу — судя по тому, что часто служили в одних и тех же местах. Эллингтоны — а некоторым из них к концу 90-х годов не исполнилось и двадцати лет — представляли собой группу умных и энергичных молодых людей, твердо намеренных добиться жизненного успеха.
Отцу Дюка — Джеймсу Эдварду, или Джею Э., как его обычно называли, — посчастливилось, когда в 1897 или 1898 году он попал в дом доктора М. Ф. Катберта, по-видимому имевшего аристократическую клиентуру и наблюдавшего семейства Моргентаусов и Дюпонов. Джеймс Эдвард, которому еще не было двадцати, начал работать кучером и получил жилье у хозяев, видимо, в комнатке при конюшне или каретном сарае, как и полагалось в те времена. Он прослужил в семье Катбертов почти двадцать лет и, сменив несколько должностей, занял наконец место домоправителя. Какие именно обязанности он выполнял, неизвестно. Но домоправитель в богатом доме — важная персона. Он надзирает за остальной прислугой и отвечает за изысканные увеселения, которые в ту пору были в обычае у людей этого круга.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158