— Абракадабра?— Она самая! — Березовский торжествующе вырвал блокнот. — Хошь по-латыни, хошь кириллицей. Полное совпадение!— Ну-ка! — Владимир Константинович попытался вернуть сокровенный список. — Чего же удивляться, если все названия переводные?— Переводные? — Березовский ответил негодующим смехом. — А дурман? А буквица? Разуй очи, штурман! Аир тоже, по-твоему, переводное?— М-да, в самом деле, — Люсин тыльной стороной ладони отер увлажненное лицо. — Интересная пропись.— Ты хотя бы отдаленно догадываешься, что это за штукенция?— Если привычка мыслить логически мне не изменяет, то мы имеем дело с эликсиром Розенкрейца. Правильно?— И ты говоришь об этом так спокойно? — Березовский разочарованно пожал плечами. — Ну, знаешь, тебе ничем не угодишь!— Почему? Я же сразу сказал, что интересно… Дозировку тебе не удалось размотать? В порядке исторического интереса?— Полной уверенности еще нет, но мне кажется, что я на верном пути. — Березовский увлеченно вооружился шариковой ручкой и вновь нарисовал буквенный треугольник. — Обрати внимание на первый столбец, составленный из одиннадцати букв «А». Кстати, одиннадцать — сакральное число тамплиерства. Понимаешь?— Не очень… Уж больно спешишь.— Одиннадцать «А» видишь?— Вижу.— Следующую колонку из десяти «Б»?— Естественно.— Какое название стоит в списке первым?— Адонис.— А за ним?— Барбарис.— Вывод не напрашивается? — Березовский обласкал Люсина взглядом. — Не можешь? А ведь, кажется, кто-то хвастал умением логически мыслить!— Ладно, сдаюсь, — покорно признал свое поражение Люсин. — Объясни.— Между тем ларчик, как всегда, открывается просто, — Березовский торжествующе вскинул руки и, словно хирург перед операцией, нетерпеливо пошевелил пальцами. — Более чем! Берем одиннадцать драхм или там гран адониса, десять барбариса, девять розовых лепестков et cetera И так далее (лат.).

, вплоть до ирного корня, сиречь аира, коего отвешиваем в количестве одной драхмы. Идея ясна?— Остроумно. Ты это сам придумал или были какие-то отправные точки?— Пока это только гипотеза, — со сдержанной гордостью признался Березовский. — Творение чистого разума, но чем дальше, тем больше она мне нравится.— От скромности ты не умрешь.— Фи! Какая унылая пошлость… В самом деле, я абсолютно не вижу противоречий. Все великолепнейшим образом укладывается в схему. И главное — полностью в стиле эпохи! Вспомни всякие магические квадраты и прочие герметические забавы!— Поздравляю, Юрок, идея действительно конструктивная. И очень привлекательная с чисто эстетической стороны.— Пол Дирак, предсказавший позитрон, говорил, что выведенное им математическое уравнение слишком красиво, чтобы не быть верным. И что ты думаешь? Вскоре этот самый позитрон обнаружили в космических лучах. Красота дается нам, чтобы мы могли не только умом, но и сердцем постигать гармонию мира.Тусклый, размытый туманом горизонт с едва проглядывающей щетиной леса странно преобразился, пронизанный свечением необозримых далей. Казалось, что и вовне и внутри спадали тяжелые пропыленные шторы и, соединяя внешнее с внутренним, готов был хлынуть невиданный свет. И мучило ощущение немоты, невозможности определить при помощи слов этот всеохватный космический процесс, когда отовсюду распахивалась и властно звала беспредельность, освобождая от мельтешения привычек и сиюминутных забот.— Тебе не интересно? — с участием и затаенной тревогой спросил Березовский.— Я просто не умею сказать, как мне интересно! — Люсин запрокинул голову и закрыл глаза. — Я уже не верил, что оно еще когда-нибудь вернется к нам.— Оно вернулось, — Березовский понял его с полуслова. — А вместе с ним и, волнующее предчувствие тайны, и печаль о несбыточном. Наверное, мы опять не дойдем до конца, и золотая манящая нить, соединившая материки и эпохи, скроется с глаз в тот самый момент, когда в ушах уже будут звучать победные марши. Что с того? Мы ведь тоже не вечны. Ввяжемся, как говаривал Наполеон, а там посмотрим, что из этого выйдет. Может, эта игра и вовсе лишена смысла, а может, смысл в ней самой.— Ты становишься мудрым.— Я становлюсь старым, что значительно хуже. И ты, между прочим, тоже, дружище. Пусть все у нас будет, как прежде, и мы будем просыпаться по утрам с радостным предчувствием близкого чуда.— Ничего такого уже не будет. Мы меняемся не только потому, что стареем. Беднеет наш мир, когда из него уходят близкие люди.— Ты прав! Ты безмерно прав! — порывисто вскочил Березовский. — Горькая накипь потерь затягивает не только раны, но и пустоту, которую нечем, некем, вернее, заполнить. И все же, — запрокинув голову, он соединил пальцы у себя на затылке, — жизнь великолепна… Смотри-ка, солнце уже проглядывает! — закончил вполне буднично.— Великолепна, приманчива и великолепна, — согласно вздохнул Люсин, — хотя дважды нельзя вступить в одну и ту же реку.— Вздор! Никогда не повторяй прописных истин. Когда я переходил по Карлову мосту через Влтаву, то всякий раз ловил себя на мысли, что прошлое не исчезает. Оно ждет, словно мир духов у Гете, куда всегда открыта дверь. Стоит лишь по-настоящему захотеть, душевно настроиться. Деревья помнят о минувшем, небо, вода. И камни помнят. Я гладил шершавый, черный от времени известняк статуй и, хочешь верь, хочешь не верь, ощущал биение пульса. Это метрономы плененного времени отстукивали в каменных жилах. И золоченые нимбы горели в лучах зари, и звездочки в тонких венцах, и вещие письмена: «Кодауш, кодауш, кодауш».— Фантазер! — Люсин растроганно рассмеялся. — Может быть, ты и прав. По крайней мере, ты сам не меняешься совершенно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141