Он сравнивал тяжесть своего и ее положения, и Энни чувствовала, как на нее накатывает волна головокружительной, безоглядной надежды, ибо она знала, что в этом соревновании она всегда победит. После долгой, мучительной паузы, которую она боялась прервать, он произнес:
– Хорошо.
Но она хотела услышать все:
– Что хорошо? Мы можем остаться друзьями?
Он кивнул. В его улыбке смешались нежность и бессилие. Она чувствовала себя опустошенной.
– Обещаете?
Она улыбнулась ему в ответ, снова едва удерживаясь от слез.
– Да, обещаю.
Лучше, чтобы он не видел облегчения, охватившего ее лихорадочной волной. Но внутри она все еще дрожала, как после чудом миновавшей катастрофы. Расслабиться можно будет позже, когда она останется одна.
– Вы не пожалеете, – торопливо пообещала Энни, надеясь, что так и будет.
Казалось, он ей не поверил. Она хотела сказать:
«Рано или поздно, любовь пройдет. Если бы вы меня лучше узнали, Кристи, вы бы меня не любили». Но говорить об этом было нельзя – это являлось частью их сделки, во всяком случае, она не хотела, чтобы он узнал это про нее. Не сейчас.
– Ладно. – Она отвернулась от него. – Пожалуй, мне пора домой. Пока вы не передумали.
С преувеличенной хлопотливостью она отыскала свой ридикюль, книгу и шляпу, не глядя при этом на него из опасения увидеть, что он несчастен или – еще хуже – что он снова колеблется. Они попрощались у входной двери, оба замкнутые и напряженные. Она не позволила ему проводить себя до дома; сказала, что еще не очень поздно и ей хочется побыть одной. Но в действительности ей хотелось избежать напряжения, возникшего в их отношениях. И хотя она и бросила эту фразу как бы в шутку, она и в самом деле опасалась, как бы он не передумал.
Всю дорогу домой она внушала себе, что поступила правильно, что дела пойдут на лад и что она позаботится, чтобы Кристи никогда не раскаялся в подвиге бескорыстной доброты, который он совершил сегодня ради нее. Раз или два ей почти удалось убедить себя, что это возможно.
Но позже, когда она записала все в дневник, осознание того, что она совершила, легло ей на сердце тяжелым грузом.
«Какая же я эгоистка! Зачем я это сделала? Порядочная женщина, настоящий друг, должна была бы пожалеть его, отпустить, не упрашивать его разрешить ей и дальше его мучить. Но я не прислушалась к голосу совести. Мы с Кристи давно уже распределили роли: он – святой, а я – грешница.
Как бы то ни было, мне все равно, это сработало, и потому я не раскаиваюсь. Он сдался. О, я знаю, это было не из слабости, а потому что я бесстыдно заявила ему, что он нужен мне и что именно он станет грешником, если отвергнет меня. О, эгоистка! Но это неправда, я каюсь! И все же не настолько, чтобы взять назад хоть единое слово. Я сокрушаюсь, но я ликую! Клянусь сдержать свое слово. Друзья – вот кто мы, и это все, кем нам суждено быть. Это я обещала ему и скорее умру, чем нарушу обет.
Но… он испытывает ко мне любовь. Это запечатлелось вовек в моем сердце. Вот я прикасаюсь к этой тайной надежде, бережно беру ее в руки, любуюсь ею, поглаживаю ее и шепчу ей что-то, как ребенок, поймавший в лесу зверька, которого ему не разрешают оставить дома. Я должна хранить ее от посторонних глаз и извлекать на свет Божий только в самые холодные дни, в самые горькие времена. Благодарю тебя, Кристи, за этот необыкновенный дар».
10
В следующую пятницу Кристи не пришел на пенсовое чтение. Миссис Армстронг начала «Айвенго» перед аудиторией, за последние несколько недель выросшей до тридцати человек. Хотя работа Энни была закончена, а всего Вальтера Скотта она прочитала еще в юности, она все же пришла и сегодня. Чтобы встретиться с Кристи, само собой, – она не видела его целую неделю, если не считать службы в четверг, во время которой она только успела вежливо кивнуть ему, – но еще и потому, что эти собрания превратились для нее в приятный еженедельный ритуал, во время которого она здоровалась с соседями, справлялась о делах. «Прекрасно, миледи», – слышала она обычно в ответ, если, конечно, обращалась не к Трэнтеру Фоксу, но в последнее время заметила, что непреодолимая социальная пропасть сужается на волосок с каждым ее приходом, и этого было достаточно, чтобы она решила не пропускать ни дня.
После чтения Энни поблагодарила миссис Армстронг за прекрасную работу, перекинулась парой любезностей с Лили Гесселиус, поговорила с Джоном Суоном о новой сеялке, которую она заказала в лавке кузнеца. При этом она не сводила глаз с двери, ожидая, что Кристи появится с минуты на минуту. Этого не случилось. Артур Ладд сказал, что он не присутствовал и на вечерней молитве, похоже кто-то в приходе заболел или попал в беду. Только тут она заметила, что и доктор Гесселиус отсутствует. По-видимому, Артур был прав.
Горькое разочарование захлестнуло Энни, как если бы она выпила уксус, затем она почувствовала угрызения совести; действительно, ей следовало бы сочувствовать неведомому больному. Она же не ощущала ничего, кроме досады, что не встретится с Кристи. Эта встреча грозила быть несколько натянутой, по крайней мере, сначала, но это ее не пугало. И вот теперь, когда возможность оказалась упущенной, она осознала, как сильно желает увидеть его, сколь многого ждет от этой встречи.
Она вышла на улицу вместе с остальными, желая доброй ночи соседям. Ночь, лунная и безоблачная, была необыкновенно тепла. Уже стоя на улице перед домом викария, Энни всерьез подумала, а не вернуться ли ей, не постучать ли в окно и не сказать ли миссис Ладд, что она подождет викария в его кабинете. Действительно, ничто не мешало ей именно так и поступить; она же была леди д’Обрэ, она могла заявить, что хочет дождаться его, сидя на крыше, и никто бы ей не запретил.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111