Здесь вы тоже ангелы, но только совсем особенные.
Маргарита сама удивилась сказанному, точно какому-то открытию. Потом спросила:
— Он тоже живет на нашей улице?
— Нет, на Санта-Кроче.
— Чем он занимается? Где ты с ним познакомилась? Ну говори же, не то я умру от любопытства!
Чуть улыбаясь, Бьянка вытирала кухонным полотенцем тарелку и, видимо, была погружена в свои мысли, II очень приятные мысли. Потом она наклонила голову, словно жалея кого-то, а может быть, и самое себя. Маргарита спросила, о чем она задумалась.
— Да ни о чем особенном… Если вам рассказать, вы поднимете меня на смех.
— Нет, не буду смеяться, даю слово.
— Представьте себе, сегодня вечером он пришел на свидание в коротких штанах. И забавнее всего, что тогда я ничего не заметила, только сейчас вспомнила.
— Значит, он еще совсем мальчик?
— Моих лет, даже на месяц моложе.
— Вот как! — восклицает Маргарита.
Она кончила перетирать посуду и подошла к крану вымыть руки.
— Мне казалось, что ты благоразумнее.
Но неожиданно Маргарита покраснела и, улыбнувшись, заметила:
— Впрочем, сама-то я не на месяц, а на целых четыре года старше Коррадо. Как видишь, я подала тебе пример.
Бьянка убирает посуду в буфет и думает, как все это странно. Вот она была так уверена, что может влюбиться только в человека, имеющего «жизненный опыт», высокого, безупречно одетого, с твердым взглядом и с сединой па висках (но только на висках!), в такого человека, который мог бы ее понять. В первое время после помолвки Милены она отговаривала подругу, потому что Альфредо казался ей слишком молодым — ему только двадцать три года, а когда Освальдо сделал Бьянке предложение, она обошлась с ним, как он того заслуживал (разве может понять женскую душу какой-то коммивояжер?). И что же, она влюбилась в типографского ученика, да так, что потеряла сон, до такой степени влюбилась, что сегодня на свидании даже не заметила, что на нем короткие штаны. (Но профессия печатника — достойная профессия. Помни, Пьянка, он печатает книги. Это почти то же, что писать их самому! Ну а брюки… что же… он их удлинит!)
— Как его зовут?
— Марио. Красивое имя, правда?
— До свидания, Мачисте, спокойной ночи!
Ушел одиннадцать часов вечера, а сапожник все еще сидит на ступеньках крылечка и не идет спать. Он беседует с Нанни, тот высунулся из окна и подает сапожнику реп лики. Немного поодаль, возле дома номер один, женщины, собравшись в кружок, ведут беседу; собственно, говорит одна Клоринда. В кругу женщин сидит и Арманда, мать чернорубашечника Карлино, седовласая, кроткая старушка с кроличьими глазами.
Воздух на улице тяжелый, писсуар все еще засорен, мусорные ящики и конюшня на виа дель Парлашо, выходящая окнами на нашу улицу, своим зловонием отравляют воздух. Вверху клочок безлунного неба, и на нем! кое-где разбросаны звезды. На обоих концах улицы горят фонари, свет падает нешироким кругом лишь у фонарных столбов. Виа дель Корно погружена в темноту, люди узнают друг друга только по голосу.
— До свидания, У го.
Во всех домах окна распахнуты настежь, люди хотят насладиться прохладой, ждут свежего ветерка, а его все; нет и нет. Свет во всех домах потушен, что ему зря гореть? Только комары налетают, да счетчик крутится. Клара и Бруно, облокотившись на подоконник, обмениваются через улицу прощальными пожеланиями перед сном. Обоим кажется, что именно сейчас им нужно сказать друг другу самые задушевные слова, какие можно произнести лишь вполголоса.
— Привет вам, женщины.
— Спокойной ночи, Уго.
У зеленщика Уго сегодня на сердце тяжело, и потому воздух на улице кажется ему особенно душным. В накинутом на одно плечо пиджаке, засучив рукава рубашки, он медленно поднимается по лестнице. Ноги его точно свинцом налиты. Наверно, Уго впервые замечает, что и его тело может поддаться болезни, и он, так же как Синьора, может слечь в постель и будет ждать избавительницы-смерти. Ощупью он добирается до своей комнаты, раздевается донага, не включая света, закуривает сигарету. Потолок в комнате низкий, простыни еще теплые от солнца, и кажется, будто их только что выгладили горячим утюгом: уходя из дому, он забыл спустить жалюзи. Уго лежит на спине и курит. Обстановка в комнате самая скудная: кровать, возле нее стул, у стены комод и на нем зеркальце, тумбочка с будильником. На комоде гребешок, воткнутый в щетку для волос, зубная щетка, баночка брильянтина, пакетик с зубным порошком, мыльница. А по бокам, друг против друга, две фотографии в картонных рамках. Налево — фотография покойных родителей. У отца крахмальный воротничок подпирает подбородок, у мамы прическа, как у прекрасной Отеро ; оба они очень серьезны и словно чем-то испуганы. У мамы напряженное выражение лица, губы крепко сжаты, точно она хочет сдержать крик. Отец косил на один глаз, но фотограф подретушировал его. В рамке справа — портрет Ленина. Он смотрит прямо на отца. Портрет вырезан из газеты к наклеен на картон. Изображение немного пожелтело, но Ленин, упрямо наклонив голову, уверенно пробивается сквозь эту желтоватую дымку. Уго не различает его со своей кровати, но он и так видит Ильича, точно живого, видит отчетливо, как днем, совсем близко от себя, словно на залитой солнцем лужайке. Больше того, Ленин для Уго как-то по-особому живой; он мысленно воссоздает сто облик и придает Ильичу черты лица и рост, которые ему нравятся, наделяет его самым приятным голосом. Недавно на собрании выступавший товарищ настойчиво повторял:
— У кого есть фотографии, брошюры, ценные документы — спрячьте их в надежное место. В первую очередь это должны сделать товарищи, наиболее известные полиции.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136