— Стали бы вы рассказывать своей подруге о чем-нибудь заветном, интимном, что касается только вас и Альфредо?
— Если вы намерены и дальше говорить плохо о Бьянке, я не стану больше слушать.
— Напротив! Я хотел бы, чтобы вы помогли мне понять Бьянку.
Они шли рядом, непроизвольно он взял ее под руку. Так же непроизвольно она переложила сумку в другую руку, чтобы удобнее было опираться на руку Марио. Они свернули с шоссе и шли теперь наугад по незнакомым проселочным дорогам, ориентируясь на далекие огни города.
— Вы выбрали себе плохого советчика, — сказала Ми-лена. — Я ведь едва только пробудилась от сна, от долгого сна, в котором находилась со дня своего рождения. Мать воспитала меня неженкой и гордится этим. Но я вижу, что такое воспитание сковало мою волю. А может быть, даже и сердце. Только когда с Альфредо случилось это несчастье, я волей-неволей выползла из своей раковины. И я словно впервые увидела мир. Конечно, я знала и раньше, что на свете существует зло, что есть добрые и злые, но добрые, как в детских сказках, казались мне какими-то магами и волшебниками, а злые — людоедами и драконами. Я не представляла, что зло — это нечто земное, весьма земное. Я воображала, что все, кого я знаю, думают точно так же…
Они подошли к строящемуся дому. Вокруг были подъемные краны, лебедки, мешки с цементом, штабеля кирпича и бревен.
— Присядем, — сказал Марио. Милена продолжала:
— А теперь все перевернулось. Я вижу повсюду драконов и людоедов. И прежде всего в самой себе. Мне кажется, что я плохо отношусь к Альфредо, не так внимательна к нему, как мне бы того хотелось, что я недостаточно страдаю от того, что он страдает.
— А я еще пристаю к вам со своими глупостями, — сказал Марио.
Он набрал полную пригоршню цемента: серый порошок медленно сыпался из его сжатой руки, словно струйка песка в песочных часах.
Милена сказала:
— Вот видите… Я ничем не могу вам помочь. Я готова поклясться, что Бьянка — самая лучшая девушка на свете, и я убеждена, что это действительно так. Но кто может читать в душе человека, в сокровенной глубине души? Как можно сказать о ком-нибудь: «Здесь не может быть двух мнений», — если мы сомневаемся в самих себе?
Она положила сумку на колени и смотрела куда-то вдаль, словно говорила сама с собой. Потом добавила:
— Но это все так — вообще… А мелочам не надо придавать значения. Вы вот говорите, что Бьянка выдала Ауроре какую-то вашу тайну. Ну и что же? Ведь это не государственная тайна! Так уж повелось среди подруг. Хотите приведу пример? В тот день, когда Альфредо объяснился мне в любви, я не могла заснуть, пока не рассказала об этом именно Бьянке. Я встала с постели, побежала к ней и обо всем рассказала.
Милена улыбнулась:
— Вот видите! Вам ведь тоже ужасно хочется сказать мне, что у вас случилось. А мы знакомы всего лишь два-три месяца, не так ли?
Ее слова смутили Марио и вместе с тем успокоили. У него мелькнула на губах улыбка.
— Ну, раз так, я вам все скажу! — воскликнул он и стряхнул с рук цементную пыль. — У вас с Альфредо есть такие слова, которые вы шепчете друг другу, когда остаетесь наедине, когда никто не мешает вам говорить о своей любви? Это только ваши слова — то, чего никто не может у вас отнять.
— Например «бучи-бучи», — сказала Милена.
— Ну вот! — сказал Марио и, немного смутившись, добавил: — А мы с Бьянкой говорим «чип-чип». Но она все испортила, рассказав об этом Ауроре.
Милена добродушно рассмеялась. Почти по-матерински положив руку ему на плечо, она сказала:
— Знаете, вы странный парень! Я считала вас беззаботным весельчаком… А вы романтичны и чувствительны, как не знаю кто. Знаете, что я вам скажу? Вы с Бьянкой — одного поля ягоды. Вы похожи друг на друга, как две капли воды. И если этого захочет судьба, вы оба будете счастливы.
Потом она встала, сказав, что уже поздно: надо поскорее добраться до трамвая, пора уже домой. Но Марио молча сидел, опустив голову, и пересыпал сквозь пальцы цемент. Милена протянула ему руку, предлагая подняться.
Так у Марио вырабатывался характер. Беседы с Миленой вменялись разговорами с Мачисте, которые они чаще всего вели во время прогулок на мотоцикле.
У Мачисте мотоцикл «Харлей — Дэвидсон, 750», к которому он приделал коляску. Мотоцикл имеет три скорости, как «фиат»; до переделки его средняя скорость доходила до пятидесяти километров в час. Коляска снизила ее. Тем не менее на прямом, как стрела, шоссе Мачисте доводил скорость до сорока пяти километров; он тормозил, лишь когда Маргарита начинала визжать. Кузнец ухаживал за мотоциклом так же, как прежде ухаживал за своей лошадью. Каждый вечер он снимал капот, осматривал мотор, смазывал его, чистил, вывинчивал свечи, проверял маслопровод и шины. И всегда находил что-нибудь, о чем ему необходимо было посоветоваться с механиком, проживавшим на виа деи Рустичи. Механик неизменно констатировал, что все в порядке. «Машина, как часы», — говорил он. Марио, который любил называть вещи своими именами, ворчал, что Мачисте просто набивается на комплименты. «Ты тщеславен, как девчонка», — говорил он. Но Мачисте и не скрывал своей слабости. Он с детства мечтал о мотоцикле. Но только к тридцати двум годам у него появился мотоцикл. Лошадь была свадебным подарком тестя. Но лошадь — это слишком буднично, разве о ней можно мечтать по праздникам? «Мотоцикл, — думал Мачисте, — это стальной конь». Но он не высказывал вслух таких мыслей из боязни показаться смешным. Мотоцикл ему нравится — вот и все! Ему нравится, как устроен мотор, — такой сложный и в то же время такой простой механизм; не надоедает часами его разбирать и снова собирать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136