Сара-Джейн, в этом она вся. Однажды побывала в Японии, влюбилась в сад для дзэнских медитаций да и вывезла его целиком – с разномастными замшелыми валунами, с каменным фонарем, с россыпями мелкой гальки. Прихватила и черепичный навес, по виду сорванный со скромной старинной пагоды. Все это она расположила прямо перед входом в дом, чтобы всякий раз, прежде чем отпереть замок, можно было помедитировать.
Когда Саре-Джейн что-то нравилось, она не особенно истязала себя самоотречением. Если не считать ежегодные великопостные страсти – сорок убийственных дней без шоколадного батончика.
Я раскрыла мокрый зонт. Не тащить же его в дом. Под просторной черепичной крышей он отлично просохнет. Обернувшись, скользнула взглядом по саду камней, потом всмотрелась и невольно выругалась.
Сад представлял собой небольшую площадку, засыпанную сероватой галькой, над которой возвышались особым образом расставленные крупные валуны. Сара-Джейн крохотными граблями расчесывала гальку в виде правильных волн и спиралей. Но сейчас этот безводный океан был изуродован, кто-то расчертил его огромными крестиками-ноликами. Игра велась старыми поломанными киями – они валялись рядом. Влажно отливал потемневший от дождя лак. Мокрая галька казалась темно-серой, замшелые валуны стыли над ней большими нахохлившимися птицами. Я накрыла камни раскрытым зонтом. Равнодушно шелестел дождь. Музыка плача. Издалека донесся приглушенный раскат грома.
– Слышу, слышу.
Я вернулась под навес, из-под которого по всему саду разливался густой можжевеловый дух. Когда-то я привезла в подарок Саре-Джейн пару крохотных кустиков. Мы вместе высадили их в две керамические кадки по бокам от входной двери, исцарапав все руки. Не знаю, в чем там дело, никогда не была сильна ни в химии, ни в биологии, только ободранные руки покрылись мелкой багровой сыпью. После мы долго смеялись и чесались на кухне, врачуя таинственный недуг лошадиными дозами бенадрила (наружно) и бенедиктина (внутрь).
С тех пор прошло много лет, чахлые растеньица вытянулись и окрепли, хотя Сара-Джейн и не баловала их. Теперь вход в ее дом охраняли два разлапистых, косматых стража. Узловатые ветви в плотной черно-зеленой щетине нависали надо мной, касаясь двери.
Господи, утраченного не вернуть, но помоги хотя бы оживить и потрогать воспоминания. Я сорвала с кончика ветки пучок мягких молодых иголок, растерла в пальцах, поднесла к ноздрям. Острый горьковатый запах, тот самый, до боли узнаваемый... Я почти уверовала, что рана в душе зарубцевалась. Оказалось – нет, разве что перестала саднить и затянулась тонкой корочкой.
– Поверни ключ, – приказала я себе. Ключ повернут.
– А теперь входи!
Раз, два, три. Я толкнула дверь и тут же зажмурилась от оглушительного воя. Сигнализация! Если через тридцать пять секунд не отключу пищалку, то на тридцать седьмой примчится наряд полиции. Панель управления была тут же, у входа, да что проку – я не помнила код.
Давай, Барбара, пошевели мозгами! День рождения Стэнфорда, какое-то там апреля... Апрель. Дурное время. Месяц налогов. Секунды утекали. Я торопливо набрала код, сломав при этомноготь. Есть! Благословенная тишина была почти осязаема. Взмокшая, я качнулась к зеркалу у двери, перевела дух, подняла голову и уперлась в отражение. Шок.
Сквозь полукруглые окна под потолком в холл просачивался замогильный зеленоватый свет. Тусклые блики не столько освещали мое лицо, сколько подчеркивали на нем каждую тень, углубляли мельчайшие морщинки. Я прижала пальцы к щекам и оттянула их кверху, пытаясь разгладить бездонные складки возле носа. Уголки глаз тут же поползли к вискам, приобретая экзотичную раскосость.
Ну и сколько еще я смогу протянуть в натуральном виде? Год, от силы два, если не показываться нигде, кроме пятизвездочных ресторанов, – освещение там до того интимное, что собственную тарелку не разглядишь. А дальше – косметическая клиника подороже, предупредительный персонал и кровавая битва за свежесть и красоту. Пожалуй, начать можно с “гусиных лапок” возле глаз.
Слегка успокоившись, я снова всмотрелась в зеркало. У лишнего веса был один плюс: исчезли впалые щеки и ввалившиеся глаза, прежде придававшие мне элегантный, но несколько изможденный вид.
– Ты уже большая девочка и сама все понимаешь, – сказала я отражению. – Ты не сможешь написать и пары строчек в газету, пока не покончишь с этим испытанием. Войди в спальню своей подруги и разбери ее вещи. Пополам ты от этого не переломишься и на части не рассыплешься. Пойми, ты делаешь это для себя и для Сары-Джейн, не для Стэнфорда. Так что лезь наверх и открывай шкаф – с любовью и нежностью.
С домом что-то было не так. Он ощутимо изменился. Тепло... Здесь стало гораздо теплее, чем при Саре-Джейн. Она вечно жаловалась на жару, я же без конца зябла. Разве что в последнее время перестала кутаться в свитера и дуть на ледяные пальцы. Теперь мои руки и без того были теплыми – забавно, именно теперь, когда Фрэнклин перестал брать их в свои, бережно гладить и согревать. Вот на какие чудеса способен небольшой слой жира.
Запахи... Дом теперь пах совершенно иначе. Исчезло или стало другим все то, что составляло для меня неповторимый ароматический образ Сары-Джейн: ее любимые блюда, ее мыло, шампунь, духи, сигареты, тальк для тела и любимый ароматизатор воздуха – все развеялось...
Я прошла в гостиную. В глаза бросилась отделанная золотом клюшка для гольфа, брошенная возле стеклянного журнального столика. Шикарная замшевая сумка для мячей валялась в кресле кверху дном, часть мячей раскатилась по ковру.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108