– Жену завести нетрудно, – сказал ему в утешение Эрнесто. – Трудней потом отвязаться от нее.
Грек явно искал сочувствия, а два друга хотели клещами вытянуть из него причины его постоянной грусти, освободить его от доли изгнанника.
Вениерис, рассчитывая на поддержку Эрнесто, решил прибегнуть к последнему доводу, чтобы разжалобить Полидоро, душа которого была чувствительна к некоторым вещам.
– Я не могу даже говорить на родном языке. Кому я прочту хотя бы строчку из великого поэта древности?
И тут же Вениерис пожалел о том, что упомянул поэта, имя которого совершенно вылетело у него из головы.
– Казимиро де Абреу, – поспешил ему на помощь Полидоро.
– О каком поэте вы говорите: греческом или бразильском? – спросил более осторожный Эрнесто, за что женщины его любили меньше, чем Полидоро. Эрнесто невольно опустил глаза и посмотрел на ширинку белых брюк Полидоро, будто хотел разглядеть размер его мужских принадлежностей. Но тут же испугался, как бы этот взгляд не был замечен, и стыдливо отвернулся.
Вениерис как будто рассердился: такой просвещенный человек, как аптекарь, не знает великого поэта?
– Я говорю о греческом поэте. Он написал длинную историю, в которой полно героев и сражений, одного из них никто не мог убить, потому что мать окунула его в кадку с освященной богами водой.
– Знаю, знаю, это Гомер! – воскликнул Эрнесто, довольный, что его культура хоть как-то возмещает скромные размеры детородных органов, в чем Полидоро имел перед ним явное преимущество, хотя аптекарь никогда не взвешивал мошонку друга, как сицилианские матери в древности, для которых стрелка весов определяла будущее их сыновей. С тех пор как оба стали взрослыми, Эрнесто не видел друга обнаженным, кроме одного случая. Как-то в доме Джоконды он зашел без стука в одну из комнат третьего этажа. Полидоро, лежавший в постели с Пальмирой, испугался и вскочил, как бы приветствуя друга возбужденным членом. Вот тут Эрнесто и понял, в чем мужская гордость Полидоро.
– Он самый. Он был собратом Вергилия, тезки нашего историка, который получил это имя при святом крещении.
Вениерис остался доволен тем, о чем помнил из песен и бабушкиных сказок, которые та рассказывала, когда они сидели за столом, дрожа от страха: в любую минуту ворвутся турки и отнимут у них последнее.
Грек не стеснялся говорить о своих огорчениях. Такая открытость перед посторонними людьми привлекала Полидоро, и он решил помочь греку, пока тот не покинул Триндаде.
– Я облегчу ваше изгнание, если вы пообещаете мне раз в неделю ходить в заведение Джоконды. Да разве может мужчина быть счастливым без женщины? Или грекам женщины разонравились?
Эрнесто, изображая сердцееда, оглушительно захохотал. Однако, желая смягчить впечатление от своего смеха, при котором обнажились и без того выпирающие зубы, он взял Вениериса за плечо, нежно, точно имел дело с девицей.
– Не сердитесь. Мы знаем, что греки – настоящие мужчины, в постели они так же свирепы, как турки. Только у многих знаменитых греков в древности был весьма изысканный вкус. Верно ведь, им нравились редкой красоты юноши?
Разнузданное сладострастие Эрнесто служило причиной жестоких и некрасивых поступков. Полидоро рассердился на него и взял Вениериса за другое плечо.
– Речь идет не о нас. Тут такими вещами не занимаются. Когда кругом столько аппетитных бабенок, кто станет смотреть на мальчишек, у которых между ног то же самое, что и у тебя.
Вениерис не совсем понял смысл пикировки между друзьями. Он в это время думал, каким образом богатый фазендейро может помочь одинокому греку. Разве что деньгами? Но Полидоро никому не давал взаймы. Когда к нему обращались с подобной просьбой, он кивал на Бразильский банк.
– А что вы можете сделать для меня? – робко спросил грек, не скрывая дрожи в правой руке, зажавшей ножницы.
К неудовольствию Полидоро, Вениерис повторил свой вопрос. Полидоро доводилось слышать по радио песни, в которых одна и та же музыкальная фраза повторялась десяток раз с невыносимой монотонностью – видимо, для лучшего запоминания основного мотива.
Через три дня Полидоро снова зашел в лавку Вениериса будто бы затем лишь, чтобы оплатить счета Додо и дочерей.
– С этого дня я буду приходить к вам раз в неделю, хочу, чтобы вы говорили со мной по-гречески. И вам будет приятно, – добавил он, заранее предвкушая удовольствие от подобной беседы.
Полидоро сел на табурет перед прилавком. По ту сторону Вениерис пробовал ножницы на лоскуте льняного полотна, специально для этого предназначенном.
Его бесприютное сердце, до которого день-деньской никому дела не было, охотно раскрывалось перед посторонними. Вместе с тем Вениерис удовольствия не испытывал, а скорей настораживался. Полидоро не любил жалоб, не говоря, конечно, о любовных.
Грек сначала не поверил, а потом смутился, услышав такое нелепое предложение.
– С каких пор вы понимаете по-гречески, Полидоро? Разве вы не знаете, что это язык практически мертвый, вроде латыни? Много веков назад он утратил все свои тайны и теперь никому не прибавляет уважения в обществе. Особенно после турецкого нашествия.
Вениерис горячо возражал, а меж тем принес из внутренних помещений чайник, в котором была заварена лекарственная мята, успокаивающая нервы. Он любил проявлять свойственное восточным народам гостеприимство. Хоть сам и не был турком, но перенял некоторые их обычаи, в том числе обычай считать переступившего твой порог друга даром Божьим, каким бы скромным гость ни оказался.
Однако не успел Полидоро произнести хоть слово, как Вениерис поспешил в душе обвинить его в грубости, в отказе от такого угощения и в конце концов стал держать себя так, что мог бы и обидеть ближнего.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127