Чтобы объяснить свой поступок и изобразить чувства, которых не испытывал, состроил хорошо знакомую Полидоро плаксивую мину.
– Какой еще начальник полиции был верен вам так, как я?
И быстро заморгал в страхе, что Полидоро не так его поймет. Однако жест его был искренним: он растерялся под наплывом противоречивых чувств.
Балиньо изобразил на лице чуть ли не угрызения совести, чуть ли не сострадание. Полидоро не устоит перед смирением Нарсисо, клюнет на эту удочку, уступит.
– Мне очень жаль, доктор Нарсисо, но место начальника полиции – в тюрьме, его обязанность – надзирать за заключенными, а не за артистами вроде нас.
Балиньо умолк, гордый тем, что оборвал последние узы, установившиеся было под сенью сохнущих простынь.
После такого выпада Полидоро ожесточился, вновь надел пурпурную мантию возмездия – не подводить же публику. Наконец, он всегда завидовал тем, кто наносил верные удары по усталым человеческим сердцам.
– Каэтану оставьте в покое. Тут замешана моя честь. – И, чтобы не дать заглохнуть довольно чахлому чувству мести, добавил: – Уходите, Нарсисо, уходите сейчас же.
Указав начальнику полиции на дверь в эту минуту, он тем самым закрыл для него двери гостиницы на всю предстоявшую неделю. И запретил торчать в баре «Паласа», в стенах которого, липких от табачного дыма, винных паров, слез и ругательств, начальник полиции всегда находил родственную душу для своих излияний.
Балиньо был очарован: в речи Полидоро полным голосом говорило мужское достоинство, жаль, она была коротка. Фазендейро забыл рассказать подробности из жизни актрисы, пролить свет на эпизоды, не известные ни в Триндаде, ни во всей Бразилии.
Полидоро ступил на лестницу, надеясь преспокойно взойти на шестой этаж. Но пока поднимался, воодушевленный одержанной победой, появилась дрожь в ногах, и он был вынужден уцепиться за перила. На память пришло лицо великомученика Нарсисо. Наверное, он обошелся с ним слишком круто, налетел как ястреб, из-за ревности, изгнал из гостиницы при поддержке злых духов. Ну, это дело поправимое. И все же Полидоро был уверен, что Нарсисо опять не оправдает доверия. Как можно доверять мужику, у которого между ног чесотка.
Удар, нанесенный Полидоро, пробрал Нарсисо до печенок. Все его предали, рука так и тянулась к револьверу: взять бы да и перестрелять всех. Но тут он представил себе лицо жены на вилле Майера в момент, когда она собирается нести ему передачу в тюрьму. По четвергам она приносила бы кило груш, неоплаченные счета и короткие записки от сыновей. Семья – вот и все скудное богатство, которое он накопил за много лет.
Когда он представил себе жену с растрепанными волосами, которая упрекает его за то, что он сам оказался за решеткой, ненависть его улеглась. К тому же утешала мысль, что Полидоро, посердившись немного, будет продолжать выкладывать деньги на бочку.
– Вы слышали? – нетерпеливо спросил Балиньо, раздраженный тем, что Нарсисо не торопится покинуть гостиницу. Он собрался проводить его до двери, когда дорогу им преградил Мажико.
– Я сам провожу сеньора начальника Нарсисо до автомобиля. – Витиеватая фраза восстановила его силы, загубленные впустую в этот послеобеденный час.
Нарсисо вспоминал первых христиан, принявших мученичество на аренах римских цирков, – сейчас он чувствовал себя одним из них. Протянутая рука Мажико, на которую он мог опереться, напоминала о евангелическом милосердии.
И он уцепился за Мажико. Они выйдут из гостиницы как муж и жена, окутанные мантией с шипами супружеской любви. Нарсисо молча принял чужую снисходительность. Медленно вытащил из кармана пачку сигарет, одну из них сунул в рот, не угощая никого, сначала размяв в пальцах, чтобы его палачи учуяли запах табака. Чиркнул спичкой о коробок и поднял воротник, как будто шел дождь, – чувствовал себя гангстером из фильмов модного режиссера Хамфри Богарта. Жадно затянулся дымом и, когда легкие уже не могли вобрать в себя весь дым, пыхнул в лицо обоим.
Затем вытащил револьвер из кобуры и сунул его за ремень. Жестом руки, украшенной перстнем с черепом, начальник полиции отпустил сопровождающих и вышел из гостиницы, печатая шаг.
Записки, содержащие просьбы, одна за другой поступали на шестой этаж. Мажико предложил подсовывать их под дверь Каэтаны. Некоторые из них были написаны в требовательном тоне, и Балиньо сжигал их на импровизированном костерке.
Каэтана, нежась под розовой периной, почуяв запах горелого, тревожилась. Тогда Балиньо успокаивал ее, уверяя, что запах проникает в номер с улицы. Болельщики, дескать, заранее жгут костры, прославляя участие Бразилии в финале чемпионата мира в Мехико. Костры эти грозили поджечь, вернее, зажечь лишь души бразильцев.
Балиньо ценил недовольство авторов посланий: эти люди, подхваченные мечтой Каэтаны, просто-напросто требовали новых порций волшебного зелья, чтобы плыть через океан на корабле, так как боялись навсегда остаться на берегу.
– А что, если пригласить нескольких друзей на чай? – Балиньо имел особенное влияние на Каэтану на закате солнца, тогда она слушала его со вниманием.
– Не заставляй меня принимать недругов. Мне нужны только те, кого я могу заманить в искусство. Не хочу покидать обитель памяти и мир сцены, – сказала актриса, храня непоколебимую верность своим мечтам.
Со дня приезда она жила затворницей на шестом этаже, хотя Полидоро предупреждал ее, что опасно пренебрегать городом и нигде не бывать. За неделю, прожитую в Триндаде, она так и не посмела показаться на площади и на улицах. Зачем давать людям возможность сосчитать, сколько морщин на ее лице добавилось со дня отъезда до возвращения в «Палас»?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127