Ослепленная любовью к нему, императрица велела выдать ему деньги, которые граф тут же спустил за зеленым сукном. Когда царица пожелала взглянуть, как живет народ в обновленных деревнях, граф не растерялся. Рассчитывая на силу любви к нему государыни, приказал намалевать дома с прямыми улицами и прикрепить их к убогим избушкам, скрыв таким образом нищету крестьян. И вот царица из окна кареты, влекомой великолепными рысаками с пышными гривами, с удовольствием взирала на поддельные деревни.
– А она раскрыла в конце концов обман? – с беспокойством спросил Полидоро.
– Любовь – жестокая тиранка, она ослепляет влюбленных и заглушает их разум. Екатерина II жила иллюзией величия и плотской любовью. Как ей было возмутиться проделками любовника, ведь они никак не повлияли на ее место в истории, которого она главным образом и добивалась. Мечтая оставить важные вехи в истории своей страны, а остальное хоть провались в тартарары.
Виржилио выдержал паузу. Он завладел вниманием обоих и хотел сохранить его. Развалившись на стуле, он и сам увлекся нитью повествования, которую сматывал с клубка, хранившегося в его воображении.
– Почище графа действовали нацисты. Перед концлагерем в Треблинке они построили фасад, точно имитировавший железнодорожную станцию и скрывавший страшные вещи, которые творились за таким камуфляжем.
Теперь Виржилио встал и ходил по комнате, размеры которой не позволяли делать широкие шаги. Он гордился своей начитанностью, особенно возросшей после того, как он избавился от туповатых учеников.
– Эти исторические примеры показывают, как легко мы становимся жертвами иллюзий. Любая ложь принимается на веру, лишь бы нам ее преподносили под красивым покровом. – Тут он взглянул на Полидоро, как будто этими примерами утвердил некий моральный принцип.
Полидоро все больше убеждался, что Каэтана была права. Для этого ему оказалось достаточно воспользоваться приведенными Виржилио классическими примерами.
– Жизнь учит нас уму-разуму. Отныне в руках Вениериса пусть будут только кисти и краски. Он и создаст иллюзию, в которой мы так нуждаемся.
Энтузиазм Полидоро не заразил грека. Смирившись с одиночеством, он отвык от сильных чувств, возникающих в постели или за столом.
– Но я умею изображать только цветы, ветки и вазы! – воскликнул он, страшась ответственности. – За всю жизнь не нарисовал ни одного дома! Даже когда дона Додо пожелала видеть на картине кукольный домик, в котором можно было бы счастливо жить без всякого труда.
– Додо никогда не могла овладеть реальностью. Всегда обращалась не к тем людям. Да разве вы рождены для того, чтобы изображать кукольные домики? У вас нет опыта – тем лучше. Неопытность входит составной частью в искусство, – изрек Полидоро. И продолжал: – Скажите по правде, разве вам никогда не хотелось заиметь дом, жену, семейный очаг? Так вот вам и предстоит написать нечто подобное. Однако не забудьте, что у дома должны быть побеленные стены, красная крыша и голубые двери.
Вениерис нервно потирал руки.
– Как я мог жениться, если у меня никогда не хватало смелости купить первую партию кирпичей для постройки двухэтажного дома?
Явно обескураженный Вениерис вытирал обильно струившийся по лицу пот мятым платком, а Виржилио смотрел на него осуждающе. Грека унижало положение старого холостяка, несущего в одиночку все тяготы жизни и подозреваемого Бог знает в чем. Особенно он печалился о том, что ночью в постели не согрет женским теплом, а в случае болезни некому пичкать его бульоном и ставить охлаждающие компрессы.
– Раз уж судьба предоставила вам возможность выполнить то, чего вы не сумели сделать за всю свою жизнь, не будем терять ни минуты. За дело, господин художник города Триндаде!
Горячие речи утомили Полидоро, и он быстро вышел из лавки. В отличие от сладкогласного Орфея, который, как рассказывала Каэтана, сгубил свою Музу, оглянувшись назад, Полидоро глядел только вперед, уверенный, что Виржилио следует за ним. Этим вечером Каэтана объединила их навсегда.
Джоконда решительно вставила ключ в замочную скважину и заперла входную дверь. Состояние ее духа требовало от нее в эту минуту торжественности.
– Следуйте за мной по улицам Триндаде! Если кто-то захочет дотронуться до нас, мы выпустим смертельное жало, подобно пчелиной матке, и разделаемся с лицемерными мужчинами, с их старыми и толстыми женами.
Три Грации следовали за ней, каждая с особым настроением. Пальмира пощупала сумочку, самолично связанную в утренние воскресные часы. Поднеся ее к тощей груди, всем телом, внезапно покрывшимся потом, ощутила тоску оттого, что они закрывают заведение в субботу вечером: ни в какой другой день недели нет такого притока страждущих клиентов, желающих утолить голод телесный в постелях обитательниц дома Джоконды.
Джоконда заметила жест Пальмиры. Давно уже старалась она умерить страсть своей питомицы к накопительству, считая жадность мерзким пороком, и, несмотря на спешку, задержалась в подъезде. После дождей сад зазеленел.
– Как тебе не стыдно, Пальмира, быть такой хапугой? Неужели не хочешь хоть раз в жизни побыть хозяйкой самой себе? – спросила она, зная, что Диана и Себастьяна поддержат ее в этом вопросе, который, по их мнению, носил политический характер. В конце-то концов, свой странный способ организовать действительность, так называемую политику, они считали неотъемлемой частью быта проституток вроде них.
Почувствовав на себе взгляд, всегда руководивший ею в жизни и способный сделать горьким кусок хлеба, Себастьяна покорилась. В доказательство своей доброй воли укрепила в крашеных локонах цветок магнолии, удивительно живучие лепестки которого были покрыты каплями только что выпавшей росы:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127