Лицо Нагахана смягчилось: Роджерс умел разговаривать с людьми и к каждой новой встрече готовился со всей тщательностью. И если бы Нагахан вдруг получил возможность заглянуть в свое досье, лежавшее в тот момент в сейфе полковника, он прочел бы о себе следующие слова, написанные рукою Роджерса: «Крайне честолюбив, заносчив. Ради карьеры пойдет на все. Глубоко завидует популярности майора Нначи. В „Симбу“ вступил, надеясь на приход к власти в результате переворота».
— Вы — один из руководителей «Симбы», — тихо начал Роджерс и поспешил добавить, видя, что Нагахан собирается вскочить: — Нет, я вас не осуждаю. Но у меня есть для вас более реальная возможность добиться того, о чем вы мечтаете. И Джеймс тоже одобрил мой план.
Капитан колебался. Имя Аджайи значило для него достаточно много: министру он был обязан и тем, что поступил в армию, и тем, что получил офицерское звание: Аджайи был щедр к родственникам, полностью подчиняясь племенным обычаям.
— Я вас слушаю, господин полковник, — наконец сухо сказал Нагахан. — Надеюсь, буду вам полезен.
Первым заданием Нагахану было назначить встречу майору Нначи на пустынном пляже Луиса и… На полчаса опоздать. Это было сущим пустяком, по крайней мере, Нагахан пытался убедить себя в этом.
В глубине души он прекрасно понимал, что полковник заботился отнюдь не о здоровье майора Нначи, организуя для него раннюю утреннюю прогулку по пустынному берегу океана.
Джеймс Аджайи, когда капитан до мельчайших подробностей передал ему свой разговор с Роджерсом, одобрительно прищурил глаза.
— Полковник — умный человек, сынок. Но не забывай, что каждый варит бульон по своему вкусу. И мы будем участвовать в его бизнесе до тех пор, пока это выгодно нашей фирме.
— Но если майора Нначи…
Нагахан не договорил, боясь высказать страшную мысль вслух.
Аджайи цинично поморщился.
— Его все равно уберут. Ваш «Золотой лев» должен прыгнуть не дальше, чем ему будет позволено. А Нначи слишком большая помеха дрессировщикам вроде нашего милейшего полковника. Слишком уж много друзей у майора в армии, да и вообще в стране.
Нагахан согласно кивнул. И все же, увидев спустя несколько дней майора живым — в обществе русского журналиста, он вздохнул с облегчением.
Ожесточение пришло к нему позже, уже после провала восстания, когда он вдруг понял, что был лищь орудием в чужих руках: всесильный родственник бросил его на произвол судьбы, а англичанин отправил в казармы, даже близко не допустив к кормилу власти.
В те дни карьеру в Луисе сделали другие офицеры, которых генерал выдвигал лично. И кто знает, думал Нагахан о себе: не исчезни он тогда из Луиса, какая судьба могла бы его ждать?
Нначи был заключен в специальную тюрьму в окрестностях Луиса. Здесь находились и другие офицеры участники восстания. Но странные это были заключенные. Тюремщики дивились полученным инструкциям: арестованным сохранялись воинские звания, денежное довольствие, право носить форму. К ним предписывалось относиться с подобающим уважением.
Тем временем на Севере все громче поговаривали, что пора начать суд над мятежниками, а затем повесить их на месте преступления. Но на Юге раздавались и другие голоса, спрашивающие, кто же такие мятежники — герои или преступники? И если они герои, то почему их держат в тюрьме?
Имя Джеймса Аджайи не сходило с газетных полос с того дня, когда Эдун опубликовал в своей газете «Ляйт» драматический рассказ о событиях на лесном военном аэродроме.
5
…Даджума с автоматом в руках выскочил из окна. Для солдат, стоявших у машин, это было так неожиданно, что никто из них в первые мгновения и не подумал взяться за оружие.
— Ложись! — крикнул майор, припал на колено и дал длинную очередь поверх солдатских голов. Солдаты мгновенно попадали на землю.
— А теперь, — Даджума выпрямился, опустил автомат и презрительно оглядел лежавших. — Я мог бы вас расстрелять, как злобных бабуинов. Вы арестовали героя, который сражался за вас, за то, чтобы вас не обирали политиканы, чтобы ваши дети могли ходить в школу, чтобы вы были хозяевами своей земли и ни какао, ни арахис, ни красное дерево не уплывало за большую воду почти даром, как сейчас… — Он выставил вперед левую ногу, набрал полную грудь воздуха. — Встать! Смирно!
Солдаты вскочили и вытянулись — перед ними был старший офицер, знающий силу приказа.
— Кто хочет, уйдет со мною. Мы будем драться за новую жизнь, и мы победим. Остальные пусть гниют в казармах. На одном дереве манго одновременно бывают и спелые плоды, и цветы, время которых еще придет. Ну?
Солдат, перепоясанный пулеметной лентой, шагнул вперед.
— Я с вами, господин майор… Еще с десяток шагнули вперед молча. Даджума оглянулся.
С дальнего конца летного поля бежала цепь солдат.
— По машинам! — спокойно приказал Даджума и обернулся к остающимся: — Если в спину мне раздастся хоть один выстрел, клянусь богом грома Шанго, никакие джу-джу, никакие колдуны не спасут вас от возмездия, и длинноклювые птицы будут терзать по ночам ваши потроха!
…Три машины, захваченные Даджумой, полицейские нашли через день брошенными на лесной дороге.
В тот же день, извиняясь перед гвианийскими и иностранными журналистами, задержанными по пути на военный аэродром, Аджайи воздал должное смелости и решительности Даджумы.
Слушая его веселый рассказ, Петр подивился изворотливости и ловкости этого человека: он вел себя так, будто ничего и не произошло, будто вовсе не его чуть было не задушил скрывшийся майор. Мало того, Аджайи со смехом представил журналистам Петра, Войтовича, Эдуна и Сэма как лучших свидетелей события на аэродроме и в шутку потребовал с них десять процентов будущего гонорара за то, что организовал для них такое приключение!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73