– Но, миледи, – сказал Джон, – разве вы забыли ваш обет безбрачия?
Прежде чем она успела ответить, никем не управляемые кони рванули вперед, карета рванулась за ними, и от толчка Анна упала перед ним на колени.
Он потянул ее за руки, пытаясь поднять, но она воспротивилась.
– Нет, – крикнула Анна, – позвольте мне остаться коленопреклоненной и усмиренной вашей отвагой.
– Чепуха, – ответил Джон, поднимая ее. – Сядьте рядом со мной. Я хотел бы, чтобы вы всегда оставались рядом со мной, если бы только это было возможно.
Она со вздохом склонилась к нему:
– О, Джонни, возможно, я раскаюсь в своих словах, но с вами я хочу быть серьезной, кающейся и умоляющей.
– Нет, моя прелесть, – ответил Джон, и в голосе его прозвучало нечто такое, что повергло Анну в трепет. – Вы никогда не раскаетесь в том, что сказали сейчас.
Джон откинулся на сиденье кареты, продолжая дерзко и насмешливо улыбаться. При виде этой улыбки Анна испытала непреодолимое желание коснуться губами его губ.
Анна не могла вспомнить, сколько времени прошло с того момента, когда ей захотелось поцеловать Джонни. Должно быть, достаточно много, потому что она была слишком хорошо воспитана, а леди высокого происхождения никогда не позволяет, себе вольностей с мужчиной в темной карете, остановившейся на людной улице, вне зависимости от того, что она ощущает в нижней части тела.
Когда наконец ее губы нашли его теплый влажный рот, он, казалось, не удивился и даже не обрадовался, просто позволил ей изучать его, сколько она пожелает. Но ей не удалось сразу же осуществить свое желание навеки запечатать его улыбку поцелуем. Каким-то непостижимым образом ее язычок проник в его рот и встретил его полную готовность подчиниться. Потом его руки проникли под ее плащ и обхватили ее груди.
Анна раздвинула полы его промокшего камзола, и ее пальцы заскользили по коже, едва прикрытой тонкой летней рубашкой, теперь уже почти высохшей.
Испуганная, она отпрянула, тяжело дыша.
– О, Джонни, у тебя лихорадка? – спросила Анна и дотронулась тыльной стороной руки до его лица.
– Это лихорадка желания, Анна. А теперь снова произнеси мое имя. Мне нравится, как оно звучит в твоих устах.
Она с радостью согласилась доставить ему это удовольствие и несколько раз произнесла его имя.
Отчаянным усилием воли Джон Гилберт прервал это занятие и выглянул на улицу сквозь занавески кареты. Должно быть, он рехнулся, если был недалек оттого, чтобы заняться любовью с Анной в карете Уэверби, на дверце которой красовался его герб. Стража в каждом приходе и констебли будут их искать.
Он открыл дверцу и спустил подножку со ступеньками.
– Анна, это единственное место в Лондоне, где мы можем остаться до тех пор, пока не утихнет шумиха. Второе – воровской притон в Саутуарке, но я не рискнул бы вести тебя в такой вертеп.
– И что же это за дом?
– Он принадлежит Нелл Гвин. Она нас укроет и сочтет это веселой забавой.
– Твоя любовница?
– Мой друг.
– Влюбленный друг. Ты ведь не станешь этого отрицать?
– Не стану, потому что когда-то это было правдой.
Он выпрыгнул из кареты на булыжную мостовую и помог выйти Анне.
Дождь не прекращался. Джон принялся дубасить в парадную дверь Нелл Гвин. Наконец послышался сонный голос, спросивший, что у него за дело в столь поздний час.
– У дверей ожидает друг, – сказал он.
– Что за друг?
– Хозяин Уиттлвуда.
Дверь открылась, и на пороге появился старый слуга с фонарем.
– Джон Гилберт, сэр! Приятно видеть вас живым и невредимым. Мистрис Гвин рассказывала мне, как вам удалось избежать петли на Тайберне.
– Теперь, когда моя шея цела, я и эта добрая леди нуждаемся в приюте, Уильям. Скажи Нелл, что я тут стою под дождем перед ее дверью.
– Но мистрис нет дома. Она выехала за город со всей труппой Королевского театра, спасаясь от чумы. Я не могу предложить вам остаться здесь.
Джону не хотелось запугивать слуг, но этот случай был особенным.
– Что сказала бы твоя хозяйка, если бы узнала, что ты закрыл дверь перед носом друга, оказавшегося в беде?
Старый привратник проворчал что-то, распахнул дверь и высоко поднял фонарь, освещая лестницу на галерею.
– Вы ведь помните дорогу, мастер Джон, – сказал он, лукаво оглядывая Анну.
Джон ответил кивком, почувствовав, как замерла Анна и как ей неприятно находиться в доме Нелл.
– Добрый Уильям, пусть грум отведет карету в сарай и устроит лошадей в конюшне. – Он сунул Уильяму золотой. – Позаботься, Уильям, чтобы принесли подогретого вина с пряностями, хлеба и фруктов.
Джон повел упирающуюся Анну вверх по лестнице в спальню Нелл, обитую собранной в складки льняной тканью, с гобеленовым пологом ярких цветов над кроватью, а также турецкими коврами везде, что придавало комнате вид восточного сераля. На стульях и постели в беспорядке валялись платья, видимо, Нелл собиралась в спешке.
Анна дважды обвела комнату взглядом, и ее охватил гнев.
– Я не желаю здесь оставаться. Как ты можешь подвергать меня подобному унижению?
– Я усталый разбойник. Ты лишила меня сна, Анна. С тех пор как мы встретились, а это было добрых две недели назад, я не спал ни одной ночи.
– Я предпочла бы спать на конюшне, чем в спальне твоей любовницы.
– Как пожелаешь. – Джон вспыхнул.
Он повернулся к ней спиной, опустился на одно колено перед камином, облицованным дельфтским кафелем, потер кремень, поднесенный к труту, изо всей силы подул на искру и принялся раздувать огонь, занявшийся на решетке камина.
Анна уже пожалела о том, что с языка у нее сорвались резкие слова.
– После того, как согреюсь и обсохну.
– На удивление разумные слова для женщины, предпочитающей конюшенную солому пуховой перине, – сказал Джон, дав волю гневу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97