Время перекусить. Кое-кто усаживается на прихваченные из дому одеяла. Я сижу на камнях рядом с Дэном. Люси Марстон расхаживает вокруг с тарелкой в руке, ища глазами место, где бы сесть.
– Иди сюда. Здесь есть место, – зовет Дэн.
Он подвигается, освобождая ей место рядом с собой. Я даже не могу понять, пригласил ли он ее по собственной инициативе, или она повела себя так, что ему не оставалось ничего другого. Но одно ясно – какая-то искра промелькнула между ними. И почему бы ей не найти свободного мужчину?
Я пытаюсь смотреть на девушку глазами Дэна, они у него, кстати, сейчас такие яркие, что белки кажутся голубыми. Я молча изучаю ее, пока они болтают друг с другом так, будто меня и вовсе нет. Она полна молодой энергии, чего обо мне уж никак не скажешь. Вот она поднимает руки над головой и потягивается, изгибая спину так, как если бы была в постели; в ее теле заключено обещание и приглашение. Если даже я это чувствую, то уж Дэн тем более. Я пытаюсь угадать его мысли – наверное, он думает о ней в постели – и меня охватывает чудовищная злая ревность; кажется, я могла бы ударить ее кулаком в лицо…»
Стал ли тот день началом отчуждения? Хенни не осмеливалась думать об этом.
Время от времени Дэн упоминал в разговоре эту девушку. Смерть матери явилась для них тяжелым ударом. Однажды вернувшись домой, Люси с отцом нашли ее в гостиной мертвую. Она никогда не болела. Ужасно. Мистер Марстон стал другим человеком. Слава Богу, Люси такая жизнерадостная по натуре, ему повезло, что у него такая дочь – настоящее утешение.
Но Дэн говорил и о разных других женщинах – новая помощница в библиотеке, рыжеволосая сестра в благотворительном центре. Так что в действительности это была видимо лишь игра. Игра с обменом взглядами, с комплиментами, с видимостью восхищения. Об этой игре и говорил дядя Дэвид, приняв ее не за то, чем она была на самом деле.
«Да, – убеждала себя Хенни, находясь в оптимистическом настроении, – такой уж он есть. Но все это не важно, хотя и причиняет мне страдания. Придется мне с этим смириться. Не надо слишком туго затягивать узду, и он всегда будет возвращаться ко мне».
А между тем подходил к концу второй год их знакомства.
В последнее перед Днем благодарения воскресенье после обеда они пошли в Центральный парк. День был туманным, воздух, которому в это время года положено быть прохладным и бодрящим, был теплым и каким-то застоявшимся, и это вызывало ощущение подавленности.
По аллеям парка прогуливались люди. Ребятишки норовили разворошить листья, сложенные кучками вдоль дорожек. Несколько человек наблюдали, как какой-то старик кормит голубей; он с необыкновенным тщанием, словно фермер, засевающий поле, доставал из сумки пригоршни зерен и разбрасывал их вокруг.
– Не городской у него вид, – заметил Дэн. – Посмотри на его румяные щеки.
– Это тот же старик, за которым всегда наблюдает Пол, когда я вожу его в парк.
Внезапно ей на память пришли строки из поэмы Стивенсона, выученной еще в школе:
«…где у бесхитростных стариков румяные лица,
а у молодых белокурых девушек безмятежный взгляд».
«А у меня взгляд не безмятежный», – подумала она.
Они молча шли по дорожке. Но вот Дэн заговорил о погоде. Он сказал, что день изумительный и такой теплый, что можно не надевать пальто, но зато в январе природа возьмет свое, и наверняка будут сильные снегопады.
– Да, наверное, – ответила она.
Стайка воробьев вылетела из травы при их приближении.
– Странно, их вот никто не кормит. Наверное потому, что они такие неказистые, – заметил Дэн. – Я называю их бедняками. Господь создал их слишком много.
«Ты и в Бога-то не веришь, – подумала она, ничего не ответив. – К чему все это? Эти разговоры о воробьях, когда нам следует поговорить о нас самих. Будь откровенен, покончи с этим, скажи: ты мне надоела, я передумал».
Дэн пристально смотрел на нее. Они остановились в середине дорожки.
– В чем дело, Хенни? – в голосе звучала забота, но в нем проскользнули и нотки нетерпения. – У тебя несчастный вид. Что тебя тревожит?
Это было так унизительно, словно она стояла голой. Любому прохожему наверняка было видно, как она страдает. Как будто он не знал. Она с трудом разлепила пересохшие губы.
– Плохое настроение, ничего больше.
– Да, ты человек настроений. Но я тебя прощаю, – мягко проговорил он.
«Прощаешь меня? За что? – крикнула она без слов. – Как ты смеешь прощать меня? Господи, Дэн, неужели ты не понимаешь? Я должна знать, что меня ждет».
Они пошли дальше по аллее. Когда молчание становилось слишком тягостным, они обменивались ничего не значащими замечаниями о том, что попадалось им на глаза: два красивых колли, темно-бордовое ландо, в котором сидели три девочки в одинаковых белых шляпках с перьями. Выйдя на Пятую авеню, они влились в оживленный людской поток: праздношатающиеся гуляки, элегантные пары, направляющиеся в «Плазу» выпить чаю, излучающие довольство семьи, вышедшие подышать свежим воздухом после обеда. Они сели в омнибус, идущий в деловую часть города.
– Да, чуть не забыл тебя предупредить, – заговорил Дэн. – Из Чикаго приезжают родственники моей матери. Они остановятся в гостинице, поскольку пригласить их к себе я не могу, но мне, естественно, придется поводить их по городу. Они в Нью-Йорке впервые. Так что на следующей неделе я буду очень занят.
– Да, конечно, – быстро ответила Хенни. Они сошли на конечной остановке.
– Не нужно провожать меня, – сказала Хенни. – Нет, в самом деле, я же знаю, у тебя много дел.
– Не пойдешь ко мне? – довольно равнодушно спросил Дэн.
– Нет, сестра придет к чаю. У Уолтера одно из его воскресных совещаний.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162