Часто Рустам получал взыскания от командира взвода, и казалось ему, что Черешнев ненавидит его, злится и придирается. Впрочем, Черешнев и впрямь не любил этого молчаливого солдата, с которым приходилось так много возиться.
...Полк готовился к отправке на фронт. Командир дивизии приехал проверять боевую выучку. Начался смотр. Один за другим пролетали кавалеристы, брали препятствие, рубили лозу.
Рустам в своем взводе шел восьмым. Волновался, знал, что на него смотрит командир дивизии (ефрейтор перед смотром долго втолковывал ему это). Свистел клинок, и лоза ровно падала, вонзаясь наискосок срубленным концом в мягкую землю.
Полковник неподвижно сидел в седле, хоть конь горячился и переступал с ноги на ногу. Когда проскакал слившийся с конем Рустам, полковник закричал:
- Ну и молодец!
- Солдат второго взвода Курбанов, - доложил Черешнев.
- Твой?
- Так точно!
- Ну как он?
- Рубит и стреляет хорошо. Но посадка...
- Что посадка? Ты сколько в кавалерии?
- Пять лет, товарищ полковник.
- А я тридцать пять. Так знай, что ни ты, ни я так не сядем. Его снарядом из седла не вышибешь. А он дерево с корнем вырвет и не шевельнется. Ясно?
Черешнев вспомнил, что действительно иногда в шутку Рустам на скаку хватал товарищей за руки. Как-то он поймал за руку ефрейтора, и тот после рассказывал, что если бы Рустам не выпустил руку, то он вылетел бы из седла и грохнулся на землю.
После осмотра выстроили полк. Выступил командир дивизии. Говорил о том, как нужно воевать. И в конце сказал:
- Среди вас есть такие молодцы, как солдат Курбанов. Маленький, а настоящий богатырь!
Подталкиваемый ефрейтором, Рустам вышел из строя.
- Служу Советскому Союзу!
Полковник вынул из кармана большие часы.
- В Кремле получал. В двадцатом году. За скачки. Таванвач фирма называется. Носи с честью.
И протянул счастливому Рустаму часы.
По дороге на фронт люди словно переменились. Как-то особенно подружились. Потому ли, что каждый чувствовал, что человек, которому ты сейчас дал ниток пришить пуговицу, завтра спасет твою жизнь; потому ли, что сознание общей опасности объединяет, но все стали как-то особенно близки и дороги друг другу.
Черешнев проходил по вагону. Увидел Рустама, спросил:
- Который час?
Рустам посмотрел на часы и, насупившись, ответил:
- Два.
Минутку подумал, подсчитал что-то на пальцах и добавил:
- Восемь часов без остановки едем.
Неожиданно он стал рассказывать о том, как у него на родине охотятся на архаров. Черешнев был удивлен - он никогда не видал Рустама таким. Поезд остановился на полустанке.
- Ладно, потом доскажешь, - махнул рукой Черешнев и выпрыгнул из вагона.
Рустам обиделся.
...Воевали в пешем строю. Жарким августовским днем немцы превосходящими силами начали наступление на село Васильевку под Сталинградом, где стояла в обороне часть, в которой служил Рустам. Пришел приказ отходить. Солдаты, перебегая и отстреливаясь, отступали. Немцы, почти не ложась и непрерывно строча из автоматов, бежали по черной, выгоревшей степи.
Черешнева ранило пулей в грудь. Рустам был недалеко от него. Когда он увидел, что у Черешнева по гимнастерке течет струя крови и он падает на землю, смешиваясь с пылью, Рустам очень испугался. Он подхватил лейтенанта и, пачкая руки в теплой и страшной крови, уже не прячась от пуль, не ложась при свисте мин, побежал.
В небольшом окопчике ничком лежал мертвый пулеметчик. Рядом с ним прикладом к немцам валялся ручной пулемет.
- Будем отстреливаться, - простонал Черешнев.
Рустам повернул пулемет, как винтовку, подхватил левой рукой у сошек. Выброшенными гильзами ударило и обожгло ладонь.
- Приклад левой рукой держи! - сплевывая розовую кровь, страшно выругался Черешнев. - Мало учили тебя...
Рустам стрелял длинными очередями. Немцы залегли, но диск быстро опустел. В нише окопчика лежали цинки с патронами. Лейтенант стал срывать запаянную оловом крышку, заторопился, дернул зубами острый край, порезал губу. Рустам вытащил из-за голенища ложку, поддел жесть и сорвал крышку. Патроны никак не входили в диск, выпадали из рук, утыкались.
- Заряжай, заряжай, - торопил Черешнев.
Немцы поднялись. Рустам вставил наполовину заряженный диск, но диск заело, и немцы, не задерживаясь, стреляя и ругаясь так, что даже сквозь весь этот грохот были слышны их голоса, неудержимо надвигались на них, и казалось, что все они бегут к окопу, в котором были Рустам и Черешнев.
В это время откуда-то справа пошла в контратаку свежая часть. Застучали пулеметы.
- Ага! - закричал Черешнев. - Не любите!.. Теперь вперед!
Рустам поднялся, вытащил лейтенанта и, поддерживая его, тяжело ступая, пошел вперед.
- Подожди... Что-то плохо мне, - сказал Черешнев.
Рустам разорвал индивидуальный пакет и стал обматывать бинтом грудь лейтенанта. Вблизи разорвался снаряд. Рустаму обожгло ногу выше колена. Он потянулся к ноге, сразу же посмотрел на Черешнева: весь в крови, сжимая руками разбитую голову, тот медленно опускался на землю.
В госпитале почти все, одни больше, другие меньше, одни ловко и складно, другие неумело и робко, преувеличивают, рассказывая о том, что с ними случилось на фронте. Рустам относился к тем немногим людям, которые ничего не выдумывали, которые, охотно слушая других, не стремились поразить собеседника случаем еще более необыкновенным, чем только что услышанный. Впрочем, он больше молчал.
Однажды молодая женщина хирург Вайсблат говорила главному врачу по поводу Рустама:
- Удивительные эти восточные люди. Вчера я делала одному узбеку или таджику - не знаю - операцию: скоблила кость.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113