Жить вы будете у нас. Это категорически... - И, не давая возразить, перебил сам себя: - Неужели вы подумали, что я могу оставить в гостинице сына моего старого друга - академика Неслюдова.
Как всегда в минуты нерешительности, Володя поправил очки и надул щеки.
Сын академика Неслюдова. Сын академика Неслюдова. Это имя преследовало его всю жизнь: в школе, в университете, а может быть, еще и в детском саду. Когда-то, на первом курсе университета, он очень слабо ответил на экзамене по античной литературе, и ему все-таки поставили четверку. "Еще бы, сын академика Неслюдова", - сказал кто-то из товарищей. Он был готов тогда переменить фамилию. Он никогда не пользовался машиной отца. Никогда не брал у него денег. Никто не одевался так плохо и бедно на их курсе, как он. Вот и сейчас он аспирант, без пяти минут кандидат наук, а старенький синий шевиотовый костюм на нем лоснится, а руки далеко выглядывают из рукавов. И снова ему предстоит жить здесь в роли "сына".
- Сын Владимира Никитича Неслюдова - Владимир Владимирович, представил Володю Николай Иванович своей жене.
- Анна Тимофеевна, - назвала она себя.
Затем он познакомился с дочками - Татьяной и Ольгой, подумав при этом, что здесь, как и во многих других русских семьях, не обошлось без "Евгения Онегина", и с внучкой Машенькой - маленькой девчушкой со смешливым и, как показалось Володе, даже чересчур ироническим выражением лица.
Руки ему не предложили помыть, а сам он почему-то постеснялся попросить об этом, и сел за стол с немытыми руками и принялся за чай и бутерброды.
Николай Иванович развернул письмо и заглянул в него.
- Владимир Никитич, - сказал он, - пишет, что вы владеете персидским языком.
- Да, - ответил Володя.
- Хорошо?
- Не очень хорошо, конечно. Но читаю и говорю, да и написать могу.
- А с таджиком объясниться вы сможете? - Николай Иванович перешел на таджикский язык.
- Смогу, - ответил Володя по-таджикски. - Со мной на курсе учились таджики, и в общем они меня понимали.
- А как у вас с турецким? - спросил Николай Иванович, снова заглядывая в письмо.
- Читаю. Говорю плохо. Да и читаю со словарем.
- А с арабским?
- Арабский знаю.
- Говорите свободно?
- В общем свободно.
- Очень хорошо, - заключил Николай Иванович с такой гордостью за Володю, словно это он научил его всем этим языкам. - А какие это "несколько европейских языков"?
- Английский, немецкий, французский. Немного итальянский и испанский. Латынь. - Володя искоса посмотрел на синеглазую, редкостно красивую Ольгу, которая сидела против него, и снова опустил глаза на бутерброды.
- Что ж, это весьма основательная подготовка, - решил Николай Иванович. - Весьма основательная. Ну, а судя по тому, что пишет Владимир Никитич, вы хорошо знакомы и с особенностями жизни Хорасана и вообще Востока в средние века... Но сознаюсь, никогда бы не подумал, что такой убежденный естественник, как академик Неслюдов, вручит своего сына госпоже Клио - грустной и переменчивой музе истории.
Володя вздрогнул и беспокойно оглянулся. Где-то на улице раздался продолжительный и странный крик - громкий, натужный, мучительный. Он быстро обвел взглядом присутствующих. Николай Иванович как ни в чем не бывало маленькими глотками пил чай из высокого стакана в серебряном подстаканнике, Анна Тимофеевна положила прозрачное абрикосовое варенье в стеклянное блюдце.
- Что это? - спросил Володя.
- О чем вы? - не понял Николай Иванович.
- Вот этот крик.
Он увидел, как потупилась Таня, как широко открыла глаза Машенька, как с ложки, которую держала Анна Тимофеевна, варенье закапало на скатерть.
- А, это осел, - спокойно сказал Николай Иванович. - Химар по-арабски.
Машенька фыркнула.
- Маша, - предостерегающе сказала Анна Тимофеевна. - Ты уже поужинала? Можешь встать из-за стола.
Маша еще раз посмотрела с удивлением и насмешкой на огромного, толстого и, несмотря на это, похожего на школьника человека в круглых очках на большом круглом лице, который не знал, как кричит ишак, и ел так много бутербродов, сказала "спасибо" и отправилась на веранду.
Поздно вечером, осторожно устраиваясь на легкой койке, сразу подавшейся под его стокилограммовым телом, Володя перебирал в памяти впечатления этого первого дня в чужом доме.
"В общем все устроилось не так уж плохо", - думал он, разглядывая висевшие на стене огромные рога горного барана - архара. Вот если бы только Николай Иванович не предоставил ему свой кабинет - угловую комнату, отличавшуюся обилием полок, заполненных книгами, непонятными приборами из стекла и металла, ящиками со стеклянными крышками, за которыми виднелись наколотые на булавки бабочки и жуки, столов, уставленных такими же, как на полках, приборами, и почти полным отсутствием мебели, на которой можно было бы сидеть, - только два простых жестких стула. Для Володи поставили раскладную койку из алюминиевых трубок и очистили один из этих столов - на нем остался только микроскоп с двумя окулярами. Очень неловко все-таки, что он лишил старого профессора его кабинета. Но с другой стороны, хорошо, что Николай Иванович, который так ему понравился своим интересом к восточной литературе и знанием персидского, всегда будет рядом, что можно будет с ним посоветоваться.
Володя сам себе не хотел сознаться, что особенно радовала его и возбуждала неясные надежды мысль о том, что он будет жить в одном доме с Ольгой и каждый день на протяжении почти трех месяцев будет ее видеть, а может быть, и разговаривать. И вообще ему, постоянно отчужденно и настороженно жившему в собственной семье - за девять лет, минувших со дня смерти матери, у Володи появилось четыре, каждый раз все более молодых, мачехи;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113