на выход”. И опять странно вильнула судьба: отправили не в “под
вал”, а в сибирский лагерь… А в январе сорок пятого его выпустили. Сказали
, что может ехать куда хочет, но в Москву пропуска не дали. Да и что было дела
ть в Москве? Сестра умерла, с братом у них было “не очень…”. Вот и застрял он
в Турени Ч все-таки не совсем глушь, областной центр.
Отпустить отпустили, но, видно, верили не совсем, раз держали под наблюден
ием… Впрочем, после Девятого мая про Юлия Генриховича “там”, кажется, вов
се забыли. То ли в общей радости, то ли просто поняли наконец, что никакой о
н не шпион и не враг. В те счастливые дни все люди ходили будто пьяные от сч
астья и, наверно, стали больше верить друг другу (так, по крайней мере, каза
лось Стасику). Юлий Генрихович съездил наконец в Москву Ч на могилу сест
ры и за имуществом. Привез куженьку, тульскую двустволку в потертом чехл
е, еще один фанерный чемодан и Ч маме московские духи, а Стасику плоскую
старинную книгу с золотом на корке и множеством картинок: “Ночь перед Ро
ждеством”. Слова в книжке были с ятями и твердыми знаками, но буквы крупны
е, и Стасик разобрался быстро. Уже в ту пору он был заправский читатель.
Все чаще мама с Юлием Генриховичем ходила в кино и цирк. Обедали теперь вс
е вместе. И наконец случилось то, к чему и шло: Юлий Генрихович переселился
в их комнатку, а Стасика перевели в проходную. Ну что же, Стасик не возража
л. Но все-таки друзьями они с отчимом не сделались.
Что ни говори, а Юлий Генрихович был странный человек. Например, мог целый
день расхаживать по комнате в кальсонах и грязных носках, но когда в тако
м виде садился за стол, требовал чистое полотенце или платок, чтобы заткн
уть за ворот Ч салфетка. При этом пробор на его голове был как по линейке
и редкие пегие волосы прилизаны специальной щеточкой.
Он морщился, когда Стасик или мама говорили “патефон”, “мушкетёры”, “бер
ет”. Оказывается, следовало произносить: “патэфон”, “мушкетэры”, “берэт”
, потому что эти слова из французского языка.
Ч Как это звучит у Пушкина! “Кто там в малиновом берэте с послом испански
м говорит…”
Стасик пожимал плечами. “Евгения Онегина” он еще не читал, а если бы сказа
л в классе: “Ребя, в кинушке трофейные “Три мушкетэра” идут”, какая после э
того была бы у него жизнь?
Патэфон патэфоном, а когда отчим ссорился с мамой, он такие русские слова
кричал, что хоть голову под подушку прячь. Потому что прежней тихой вежли
вости у Юлия Генриховича не осталось. Иногда он был просто псих. Ни с того
ни с сего взовьется, завизжит, на маму начинает замахиваться. Стасик тогд
а орал “не смейте”, а мама потом плакала.
“На кой черт поженились?” Ч думал в такие дни Стасик.
Но бывало, что подолгу отчим ходил добродушный, чуть насмешливый и ласко
вый. Охотно болтал со Стасиком о его ребячьих делах и порой вспоминал про
свои гимназические проказы и вообще про детство. Оказывается, в те годы у
него с братом была даже своя парусная лодка. Потому что жило семейство То
нов совсем не бедно: отец Ч потомок шотландского капитана, служившего Е
катерине Второй, Ч был управляющим на заводе французской газовой компа
нии. Лето семья проводила в собственном доме на Истре, и жизнь там была сам
ая веселая.
Но отчим любил вспоминать не только о веселых вещах. Иногда он с каким-то
странным удовольствием рассказывал, как наступил босой ногой на граммо
фонную иголку и знакомый хирург долго копался у него в разрезанной пятке
и наконец вытянул коварную иглу сильным магнитом. Или как отец впервые в
жизни его аккуратно и по всем правилам высек. За то, что обнаружил в ранце
у сына-третьеклассника толстую книжку “Декамерон”.
Ч А что это за книжка? Ч неловко хмыкая, спрашивал Стасик.
Ч Рано тебе еще знать, Ч поспешно говорила мама.
Ч Совершенно верно. У нас дома так же считали. И когда папаша увидел книг
у, послал кухарку Фросю к дворнику Степану: у того всегда был запас прутье
в, он из них метлы вязал. А мне велел идти в детскую и приготовиться…

Ч Можно же было убежать, Ч хмуро говорил Стасик.
Ч Куда?.. И к тому же не так мы были воспитаны, Ч объяснял Юлий Генрихович
с каким-то странным самодовольством. Ч Ослушаться отца Ч такое и в гол
ову не приходило. Ну и… прописал он мне творчество эпохи Возрождения. Вер
ещал я так, что брат Шурка в соседней комнате напустил в штаны… Никогда в ж
изни мне потом так жутко не было, даже в следственной камере, когда раздев
али и привязывали к чугунной печке…
Ч Не надо, Юлик, Ч говорила мама.
Ч А зачем… к печке-то? Ч против воли спрашивал Стасик.
Ч Зачем? Работали люди. Один дровишки подбрасывает, а другой показания з
аписывает… Видишь ли, когда просто бьют, молчишь или орешь и ругаешься… А
когда раскаленный металл…
Стасик вспоминал коричневые рубцы на теле отчима, которые видел в бане…

Конечно, про жизнь Юлия Генриховича Стасик узнал не сразу, а постепенно, в
течение двух лет. Из разных, порой насмешливых, а порой тяжелых рассказов,
случайных фраз, нечаянно подслушанных разговоров. Узнал и то, что раскал
енного чугуна отчим не выдержал, признался: да, был завербован, да, передав
ал вражеским агентам сведения про советских граждан из юридической кон
торы, где работал последний год (все-таки два курса юридического факульт
ета успел закончить до революции). А фамилии агентов такие: Белкин, Дефорж
, Гринев, Швабрин, Ларин…
Стасик, знавший уже “

Это ознакомительный отрывок книги. Данная книга защищена авторским правом. Для получения полной версии книги обратитесь к нашему партнеру - распространителю легального контента "ЛитРес":


1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11