— Рад вас приветствовать под этой кровлей, — сказал он. — Вы приходите, как раз в ту минуту, когда я жаждал гостей, а в такое время не мог надеяться, что они приедут.Гости с превеликим любопытством осматривали убогую избу, где, по стародавнему обычаю, вся утварь, как и в незапамятные времена, была сделана из дерева и глины и не видно было ни тех чужеземных побрякушек, которые в ту пору купцы уже во множестве привозили с запада и из-за моря, ни римских иль этрусских божков, ни искусно украшенного оружия, присылаемого хорватами, ни металлических безделушек, посуды и мечей, что выменивали на янтарь и меха. На полках стояли изделия Полянских гончаров и бондарей. Одежда была сшита из домотканной шерсти, которую дополняли полотна и звериные шкуры.Должно быть, по пути от городища чужеземцам указали избу гостеприимного кмета, и они рассчитывали найти большой и богатый двор, поэтому один из путников спросил хозяина, он ли сын Кошичека, который, как их заверяли, охотно их примет.— Мы слышали о вас от многих людей, живущих в окрестности, они не советовали нам ходить в городище…И правда, оттуда нас прогнали, а ваше гостеприимство нас не обмануло.— Я сын Кошичека, — отвечал Пястун, — и живу, как положено по обычаю; дверь моя всегда открыта для всех, но достатка, к которому вы, верно, привыкли, у меня вы не найдёте. Я кмет и бортник и живу, как жили наши деды, соблюдая старинные обычаи… За это нас называют дикарями, а мы называем дикарями людей с сердцами хищников, хотя бы они носили драгоценное оружие и пышную одежду… Вы не должны удивляться, что вас не пустили в городище, там теперь, должно быть, царит смятение…— Что же у вас тут делается? — спросил гость.— Распря между кметами и князем, — отвечал Пястун. — Князь взял немку в жены и хочет нас закабалить на немецкий лад, а мы привыкли к свободе и ни законов, ни обычаев чужих знать не хотим.Гость улыбнулся.— А новую веру, — спросил он, — князь тоже собирался вводить?— Об этом мы никогда от него не слыхали, хотя люди не раз приносили нам разные вести о новой вере… но мы ничего чужого знать не хотим.— И разумно делаете, — согласился гость. — Однако не все чужое дурно. По нашей речи вы, верно, догадались, что мы не немцы — ни я, ни мой спутник, но то хорошее, что у них есть, следует перенять.— Что же хорошего привозят оттуда? — спросил хозяин. — Я такого не знаю. Если оружие, которым убивают людей, то это хорошо только для разбойников; если блестящие побрякушки, что толкают женщин к легкомыслию, то это отрава. У нас вдоволь своей земли, которая нас кормит, своих песен и преданий, питающих ум, а наши боги… нет, нет, ничего чужого нам не нужно.Младший гость вздохнул.— Многое идёт из Германии, но кое-что только проходит через Германию, не будучи немецким. А если б через их страну шли благодать и мир для людей?— Мир? Благодать? — удивился Пястун. — И то и другое священно, так может ли это проходить через руки людей, которые живут убийством и грабежом?Они умолкли. В эту минуту вошла жена Пяста, Репица, вся в белом, повязанная, по старинному обычаю, платком, который закрывал ей лоб и рот; она несла кушанья. Следом за ней шли дворовые девки с лепёшками, мёдом и чарками.Поклонясь гостям, они поставили принесённое на стол, но сами отошли в сторону, ибо здесь, как и везде, женщинам не полагалось сидеть вместе с мужчинами.Старец пригласил обоих гостей к столу; они встали, обернувшись к востоку, обнажили головы и, сложив ладони, что-то зашептали, время от времени делая какие-то знаки над приготовленной на столе едой.Пястун, сочтя это чарами, испугался.— Уж не чародеи ли вы? Какие это вы делаете знаки и зачем?— Не бойтесь, — успокоил его, усаживаясь, младший гость. — Мы отгоняем чары, но не творим их. У нас в Моравии существует обычай: приступая к любому делу, обращаться к богу, призывая его благословение.— К какому богу? — спросил Пяст. — Мы слышали, что чехи и моравы приняли новую веру, которую немцы принесли с запада.— Мы не знаем иного бога, кроме единого владыки мира и всего сущего… — медленно проговорил чужеземец. — Он отец всех людей и народов, и все мы его дети.Пяст слушал с изумлением.— В такого бога и мы некогда веровали, — сказал он, — единого и всевышнего, мы веруем в него и поныне, хотя знаем множество других духов…Гости переглянулись, но промолчали и стали отламывать себе хлеб, так как оба проголодались.— Об этой новой вере, — продолжал Пяст, — мы уже много слышали… И у нас немало людей, которые ради неё отреклись от своих богов. Так и вы принадлежите к этим новым людям?— Да, мы дети единого бога, — прервал второй, — и не отрицаем этого.Пястун слегка отодвинулся и глубоко задумался.— Мечом и кровью обращают к нему немцы за Лабой, — сказал он холодно, — а иметь одного бога с ними мы не хотим.Приезжие снова обменялись взглядом и о чём-то пошептались. Пястун радушно их потчевал. Видно было, что любопытство и тревога побуждали его к расспросам, и он снова заговаривал, допытываясь о новой вере.Эта вера не была совсем неизвестна в Лехии, куда проникала со всех сторон, но тут она смешалась с прежними верованиями и стала лишь новым видом идолопоклонства, прокладывающим путь христианству. Крест уже многие носили тайком на груди как амулет… или клали язычникам в могилу. Были тут и люди, принявшие крещение, но затем вернувшиеся к язычеству, которое их окружало. Однако большинство придерживалось веры своих отцов, старинных преданий, обычаев и связанного с ними общественного строя. Славянское идолопоклонство не имело тех определённых, устоявшихся и отчётливых форм, какими отличались другие языческие верования.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137