Гаупткомиссар поморщился, преодолевая отвращение:
— Ну, конечно, пусть кошки помучаются, чтобы не гадили в саду… Ах, что за люди… иногда мне так и…
— Между прочим, господин Тойер, я могу повысить вам настроение. — Зельтманн кокетливо поиграл очками-половинками. — Господин Момзен, который независимо от того, что я вам сейчас сообщу, работал превосходно, теперь заболел. Он и в самом деле заразился ветряной оспой. Дело снова перешло к фрау Ильдирим, и — ах да, это ведь тоже важно — приемная дочь нашего прокурора утверждает, что вчера видела Плазму в центре города и он пытался отдать ей какую-то записку… Ввиду нашего тотального контроля над ситуацией в городе мне это представляется плодом детской фантазии…
Поначалу Тойер и впрямь невероятно обрадовался, но тут же снова взорвался:
— Что? Какие еще фантазии?
— Бедняжка совершенно растеряна. Все это время фрау Ильдирим пыталась до вас дозвониться. Но ваш мобильный телефон был, как вы понимаете, постоянно занят. Вот так.
— Мне надо отдохнуть. — Могучий сыщик выговорил это, словно робот. — Потом я снова окунусь в работу с головой. Но сейчас прошу дать мне передышку. Практически я прошу об отдыхе в завтрашний воскресный день.
Зельтманн великодушно разрешил:
— Конечно-конечно, отдохните, господин Тойер. Я тоже хочу на денек отвлечься от дел! Приходите на службу послезавтра. Действительно, много чего произошло за последние сутки. Господину Лейдигу, безусловно, также нужно оправиться от шока.
— Да и Хафнер должен дождаться результатов расследования, ведь при задержании преступника он применил оружие. Это всегда длится целую вечность, даже если дело яснее ясного, — добавил Штерн. — Так что группу буду представлять я один.
— Сейчас вы тоже ступайте, Штерн! — Казалось, Зельтманн пребывал в загадочной эйфории. — Поиском Плазмы в ближайшие два дня займется Мецнер, и уж тогда выяснится со всей определенностью, видела его девочка или не видела.
У Тойера уже не осталось сил, чтобы возражать.
Вернувшись домой, он долго стоял под душем, потом позвонил Ильдирим.
На него обрушился настоящий словесный потоп. Он даже не мог разобрать, когда речь шла о следствии, когда о каких-то разногласиях, а когда об их сексуальном общении — так все темы переходили одна в другую.
— Я хочу денек отдохнуть, — перебил он ее, хотя и не с первой попытки. — На службу выйду послезавтра, в понедельник. Я уезжаю. — Лишь сказав об этом, он и в самом деле решил уехать.
— Как? Уезжаешь? Я боюсь…
— Я не думаю, что Плазма хоть мало-мальски опасен.
— Я боюсь, что потеряю Бабетту! Ты мне нужен!
Тойер не знал, что и сказать.
— Тебе наплевать на это, да? Трахаться со мной — это пожалуйста, а вот как помочь — уже неинтересно.
— Перестань на меня наскакивать! — закричал комиссар. — У меня и так нервы на пределе. Я больше ничего ни от кого не хочу слышать.
Ильдирим тоже разозлилась:
— Тогда поцелуй меня в зад! Жопа! Жирный клоп!
Она положила трубку.
14
Зима. Она плакала, какой-то клиент сделал ей больно.
— Я ненавижу мужиков. Ненавижу их похоть, их настырные хрены, подлость. Любой из этих мелких муравьев сразу же пытается меня унизить. Я чувствую себя куском дерьма, и они наслаждаются этим. Уже год я ищу себе достойное место под солнцем и не нахожу… — Ему пришлось отвернуться, чтобы скрыть непрошеную улыбку; это случалось все чаще и чагце. Зато ему превосходно удавался поучительный, прямо-таки пасторский тон:
— Твое место среди козлищ. Твое место только тогда станет достойным, когда ты пробудишь в себе богиню…
— Такое иногда случается при общем массаже, — рыдала она. — Ты ведь не можешь делать массаж…
— Есть и другая возможность. Мы должны принести в жертву трех козлищ, и когда третий фетиш укажет на центр треугольника и круга, ты познаешь в полнолуние преображение во внутреннюю божественность…
— Так говорят и сатанисты, я читала в Интернете… — В общем, она отказалась не сразу. — Я не знаю, Сатана…
— Что дал тебе Бог?
— Ясное дело — п…у для е…ли.
Тойер уезжал из Гейдельберга в расстроенных чувствах. Он вел свой старенький «опель» так же неловко, как и до своего водительского возрождения, произошедшего за последний год. Правда, теперь он это сознавал и не хотел, чтобы его, старого чурбана, долбанул грузовик, поэтому жал на газ. Он был Тойером, а жизнь была словно выпускной бал, где слишком мало девушек, словно бал, затянувшийся до бесконечности. Погода стояла прекрасная, теплая, ясная — и что с того?
Фабри, по-видимому, почти не удивился его звонку:
— Конечно, приезжай, у меня всегда есть время. Тем более для тебя.
Фабри, которого Тойер так любил и про которого постоянно забывал. Одновременно и близкий друг, и загадочная и далекая личность. Десять лет назад он по доброй воле ушел из полиции. Они познакомились еще в младших классах школы. Тойер выручал неуклюжего мальчишку, когда дети дразнили его за алеманнский диалект. Зато Фабри в благодарность давал ему списывать математику и немецкий. В годы учебы в гимназии они потеряли друг друга из вида, а потом снова встретились в полиции. Тойер и там выделялся физической подготовкой, а Фабри сумел обрести необходимую для работы в полиции спортивную форму лишь после долгих тренировок, но в вопросах теории он помогал нервному и неуравновешенному Тойеру.
Сегодня угрюмый гейдельбержец был вынужден мужественно признать, что, пожалуй, выдающийся интеллект Фабри всегда создавал между ними дистанцию, несмотря на обоюдную симпатию и общие детские воспоминания. Они ели, пили, отпускали пошлые шутки. С годами оба прибавили в весе, только Фабри вдвое больше, чем Тойер.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93