- Ну, и мы помогли тоже, надо прямо сказать.
- Ах, держите меня! Какое самобичевание!
- Над этим не смеются, Дзиконский. Четверку по поведению за одну дерзость в разговоре с надзирателем не ставят. Слыхал, о чем говорили на педагогическом совете?
- О "демонстрации", которую он будто бы организовал? Но я в ней не участвовал. Значит, и бичевать мне себя не за что. Дурацкая, между прочим, была выходка.
- Дурацкая. Нам от этого не легче - тем, кто в ней участвовал.
- А вы бы не участвовали.
- Ну, не все ж воспитаны отцами-полицмейстерами.
Дзиконский побледнел, открыл как-то криво рот, но в это время подошел Витол.
Он был румяный и веселый, как всегда.
- Обсуждаете пути-дороги? - спросил он дружелюбно.
- Да, да! Вот Грабчинский, оказывается, избрал себе дорогу на юридический.
- Неплохо.
- А ты, Витол?
- Я - в учителя.
Наступило молчание. Потом кто-то спросил:
- Куда? В деревню?
- Конечно.
- В Прибалтику куда-нибудь?
- Нет. В мордовскую деревню.
Семиклассники переглянулись. Грабчинский заговорил горячо:
- Слушай, Витол, вот мы тут толковали... Мы перед тобой виноваты. Все мы... кроме Дзиконекого, конечно.
Он с язвительной усмешкой поглядел в сторону сына полицмейстера.
Тот откликнулся, зло блеснув глазами-бусинками:
- Не одного Дзиконского! Я далеко не один, имейте в виду, господин будущий "аблакат"!
- Не пойму, о чем идет речь, - спокойно сказал Витол.
- О нашей вине перед тобой, - снова заговорил Грабчинский. - Когда мы собрались вокруг тебя - по уговору - и ты обличал Стрелецкого...
Витол смешливо сморщился:
- "Обличал"! Быть тебе адвокатом, Бронислав!
- На тебя взвалили общую вину!
- Да вины-то и не было.
- Ну, все равно. Тебя обвинили, что ты подговорил всех нас собраться демонстративно, а мы... мы тебя не защитили.
- А что бы вы могли сделать?
- Ну, если бы мы все как один...
- Оставь... "Все как один"! Вот Дзиконский уже выбывает из "всех".
- Прежде всего я не был там! Во время этой демонстрации.
- Положим, ты там был, - ответил Витол. - Я тебя видел. Да это не важно. Ты, конечно, подошел случайно. Но, кроме Дзиконского, - Витол оглянулся, - я мог бы назвать многих...
Несколько семиклассников, слушавших разговор, отошли в сторону с беззаботным видом, но довольно поспешно.
Витол засмеялся:
- Ну вот видите. И осталось бы вас человек шесть. Главным образом из тех, что были у Арямова. И все шестеро получили бы такой же волчий билет, как и я. А Федору Ивановичу была бы неприятность. Только и всего.
- Д-да... Глупая вышла история, - проговорил Грабчинский.
- Глупая, - подтвердил Витол. - Дело в том, что мы до самого выпуска так и остались несмышлеными. А ведь есть люди, слыхал я, которые в нашем возрасте...
- ...руководили забастовками рабочих! - выпалил кто-то из толпы собравшихся.
- Ти-хо, ти-хо, - с шутливой укоризной сказал Витол и повел бровью.
Дзиконский торопливо ушел.
- Ну, ничего, и мы станем взрослыми.
- Взрослыми свиньями, - сказал Грабчинский дрогнувшим голосом. Все-таки у меня такое чувство, что мы... предали тебя...
- Стой! Довольно! Стрелецкий идет.
Стрелецкого не было видно. Но наступила пора расходиться - на крыльце появился Донат и затряс медным колокольчиком.
Гриша увидел Персица и догнал его.
- Что это такое "волчий билет"? - спросил он второпях.
Персиц знал обо всем на свете. Он объяснил коротко и толково: это аттестат, с которым человека никуда не примут: как волка, отовсюду будут гнать.
- А Витол собирается учителем ехать в деревенскую школу. Оттуда его не выгонят?
У Персица и на это был ответ:
- Он покажет там свидетельство только за шесть классов. Для народной школы этого хватит.
- За что ж все жалеют его? Разве плохо быть учителем?
Персиц пожал плечами (наверное, хотел походить этим на взрослого, может быть на своего отца):
- Кому плохо, кому нет.
- Я бы пошел в учителя.
Персиц поглядел на него искоса, ничего не ответил.
А Гриша и в классе все еще думал: чего жалеть человека, который идет учителем в деревню? Будет он там жить, как Шпаковский. Разве плохая жизнь? Он и Никаноркину сказал:
- Я бы пошел в учителя.
- Ты-то пошел бы, да тебя бы не взяли, - не задумываясь, ответил Никаноркин.
Дурень! Не сейчас, конечно. Но, как-никак, Гриша уже первоклассник. А там - еще год... И еще год... Из шестого класса он уйдет в деревню учителем. Решено!
25
За зиму Гриша не один раз бывал на вокзале; видел паровозы, встречал и провожал поезда - местные и дальние, товарные и пассажирские.
Ну как же, теперь это был уже опытный горожанин: такой не растеряется ни перед начальником станции, ни перед кассиром железной дороги, даже билет купит куда надо, не ошибется.
На это и рассчитывал Иван Шумов, когда писал сыну, что съездить за ним в город некому, да и обошлось бы это дорого, а пусть Гриша возьмет у Белковой денег на дорогу - ей послано, сколько надо.
И вот Григорий Шумов сидит в первый раз в жизни в вагоне железной дороги.
Вагон был бы просторный, если б не поперечные перегородки, разделявшие его. К перегородкам были прилажены широкие гладкие лавки. Стены вагона и лавки были желтые, а потолок - серый. Пахло краской, железом, гарью.
Пока поезд стоял, Гриша, поминутно ощупывая в кармане железнодорожный билет, обошел все загородки. Народу было немного.
Дремал притулившийся к стенке рослый латыш, крепко держа обеими руками укутанную рогожей пилу.
Две женщины лупили крутые яйца, жевали не торопясь и разговаривали таинственно, шепотком.
У окна сидел человек в картузе, в пиджаке из тонкого сукна и в забрызганных грязью высоких сапогах.
Гриша сел с другой стороны окна; человек в картузе поглядел на него скучными глазами и, зевнув, отвернулся.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86