- Я орехов возьму...
- Можно и орехов. И никому не говори, слышишь? А то беда будет.
Ян зашуршал ногами по росистой траве, убежал.
Дома при малиновом свете лампады сидели рядышком на скамье Гришин отец и учитель Шпаковский, разговаривали. Мать хлопотала по хозяйству.
И на Гришу никто не закричал за поздний приход. Он сел в уголок и от скуки стал чесать босые ноги одну об другую.
Шпаковский - слышно было, что он усмехнулся - сказал:
- Встретил я Дамберга. Вот еще франт! Что ему нужно в наших краях?
- Надо думать, к гувернантке Ирме Карловне ездит, - ответил отец. Понятное дело.
- Непонятно одно: чем такой Дамберг живет?
- Да тебе какая о том забота?
- Интересуюсь такими, как он. Не сеют они у нас, не жнут, а собирать что-то надеются... Ты погляди-ка, Иваныч: за лесом - барон Тизенгаузен, тут - Ирма, а между Тизенгаузеном и Ирмой путешествует вот эдакий Дамберг. И всюду, по всему краю, у помещиков гувернантки - немки.
- Вот чудак, во что уперся! Что ж им, француженок нанимать? Француженки повывелись.
- Француженки вывелись - немки завелись.
Отец зевнул:
- Скучный твой разговор сегодня, друг!
- Погоди, - заторопился учитель. - Я вот что хочу сказать: Дамберг этот ездит все поближе к Двинской крепости.
- Ну, ты не обессудь - не туда загнул: немцы у нас самые верноподданные слуги царю.
- Да они-то верноподданные... - начал было учитель.
Но мать уже внесла в горницу самовар и, вслушавшись, на ходу закричала на отца:
- Не нашего это ума дело!
И стала заправлять лампу-молнию - гордость семьи. В комнате едко запахло керосином, тусклый свет лег на бревенчатые темные стены, единственным украшением которых была книжная полка отца да рядом с ней отрывной календарь с картинкой: три богатыря на конях, у главного богатыря - борода во всю грудь, как у отца.
Бабка принесла Грише печеной картошки, которую он любил больше всякой другой еды. Потом стали пить чай с сахаром, и бабка ушла к себе в чуланчик. Там она принялась шептать и вздыхать - молилась. Грише стало жалко ее: зачем она одна. Он тоже пошел в чулан и лег на сундуке, поближе к бабке. И нечаянно заснул.
3
Утром Гриша проснулся раздетый в кровати.
Окно в сад было раскрыто, и по всему саду разносился яростный голос Перфильевны:
- Знаю, зна-а-ю! Я все-о знаю, Иванушка, от меня не укроешься!
- Ну и добро. Вот и добро! - негромко гудел спокойный отцовский бас.
Гриша, в одной рубашке, подбежал к окну, лег животом на подоконник.
Все в саду сияло под косыми лучами солнца: сверкала роса на траве, горели многоцветными огоньками капли на кустах малины, смородины.
Перфильевна и Гришин отец стояли у старой дуплистой груши - стояли не рядом, а так сажени на две друг от друга, - и у помещицы уже гневно багровели щеки, насуплены были брови.
- Ты... премудрый! - кричала она. - Книжки читаешь! Какие?
- Разрешенные цензурой, - глухо проговорил отец.
- "Цен-зу-рой"! Вон какие слова знаешь. Образовался, по миру шатаясь! Ты от образованности своей и пса Собакевичем окрестил. А кто такой Собакевич? Может, это в насмешку над властью?
- Матушка, да ведь это у Гоголя...
- "У Гоголя, у Гоголя"! - перебила Перфильевна. - Загордел ты, Иван. Понимаешь о себе много - ну невыносимо глядеть!
- Ну что ж, - медленно проговорил отец, - не хотелось мне идти на посулы Тизенгаузенов, а, видно, придется... Да и жалованья они кладут на пять рублей больше.
- Врешь!
- Спроси сама, матушка.
- Врешь, никуда не уйдешь! Из-за пяти рублей ты не уйдешь, я тебя, блажного, знаю.
- Не уходил - розы не хотел разводить у барона. Дар человеку яблочко хотел пестовать.
- Я тебе простор даю. До пятнадцати десятин сад доведем!
- Ну, какой там простор!.. - Отец махнул рукой.
Перфильевна помолчала. Потом оглянулась вокруг, подошла к садовнику ближе.
- Иваныч, - сказала она совсем другим тоном, даже как будто ласково, - Иваныч, а скажи-ка, кто одолеет? Неужто мужики? Что, в книгах-то про это ничего не пишут? Говорят, всех, кто побогаче, жечь будут...
Отец усмехнулся.
Перфильевна еще ласковей проговорила:
- Мужики тебя уважают, Иванушка. Ты за меня заступись в случае чего... За что ж меня разорять? Ты заступись, поговори с мужиками, я тебе пять-то рублей прибавлю.
- Не надо мне твоих рублей, - неохотно ответил отец.
- Не хочешь денег - по-соседски постой за меня, Иванушка. Соседями росли.
- Да и выросли - опять же соседями оказались, - медленно, с такой же неохотой сказал отец.
Перфильевна заговорила еще тише:
- Что у мужиков-то наших на уме, расскажи мне про это, Иванушка, ты знаешь... Нас никто не слышит...
Но отец уже увидел в окне Гришу.
- Ан нет, слышит, - сказал он веселым голосом: - вон он, свободный житель!
Перфильевна сердито повернулась к окну, и Гриша застыдился: сполз с подоконника и поскакал на четвереньках к кровати - одеваться.
Про Перфильевну он знал решительно все. Так ему, по крайней мере, казалось.
Отец однажды сказал при нем Шпаковскому:
- Помещица, брат, у нас особенная...
И Гриша услыхал - даже не сразу поверил тому, - будто отец и Перфильевна жили соседями в одной деревне и росли вместе. Правда, это было давно, и Перфильевну тогда звали Ксюшей. Ксюша выросла и вышла замуж за невидного рыжего человечка, у которого и хорошего-то было одно: сапоги с лакированными голенищами.
- Не устояла против лаковых сапог! - с непонятной для Гриши злобой говорил отец.
Муж Ксюши в поле не работал, ездил по городам, подряды брал. А через несколько лет написал жене письмо из двух строк:
"Милая жена, пей ты чай и кофий, не стесняйся. Дает бог, пошлет".
Бабы на деревне долго смеялись над этим письмом - с ним Ксюша ходила из избы в избу, хвасталась.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33