Профессия эта — метростроевец. Человек, удостоившийся этого звания, умеет и бетонить, и плотничать, и арматуру гнуть, и стены облицовывать, и опалубку шпаклевать, и штрек засекать. Короче говоря, настоящий метростроевец — строитель-универсал».
Восьмого марта ребята качали Чугуеву, а Митя подарил ей брошюру «О работе в деревне». Только тогда она убедилась, что написано про нее, и поверила, что она, а не смуглянка произносила красивое слово «универсал». Она приехала в общежитие, накрасила губы и легла спать. На душе у нее первый раз за много дней и ночей был мир. Теперь, если и узнают правду, ничего над ней не посмеют сотворить.
Всю шестидневку она работала, как песни пела!
А под выходной бригадир вызвал ее в контору. Она сразу нашла комнату, отведенную комсомольцам, тот самый «кабинет», которым хвастал Митя. Боевые участники легкой кавалерии обсуждали там будущую политудочку. Кавалеристы расположились на полу, на единственном подоконнике, на письменном столе и немилосердно галдели. В табачном мраке вечерним солнышком светились рыжие Митины космы.
— Пожаловала, — невесело встретил Митя Чугуеву. — А ну, братва, освободите помещение. У нас разговор.
Комсомольцы протопали в коридор. Слышно было, как их и оттуда погнали.
На Митином столе лежала знаменитая газета, довольно потрепанная. На снимке Чугуевой были нарисованы буденовские усы.
Чугуева взглянула на Митю, на газету и улыбнулась. С Восьмого марта она стала улыбаться знакомым и незнакомым как дурочка.
Митя осмотрел ее подробно и спросил:
— Ну, чего с тобой делать?
— Да что хошь, Митя.
— Что хошь? — Он повернул к ней газету. — Почему я тебя вызвал, чуешь?
— Нет.
— А погляди на портрет. И учти, нету ничего тайного, что не стало бы…
Вошла уборщица, поставила в угол ведро и швабру, принялась выжимать тряпку.
— Анна Павловна, у меня дело, — напомнил Митя.
— И у меня дела. Нужней твоих.
До вселения комсорга каморка была в безраздельном владении Анны Павловны. Понятно, что отношения у них стали довольно напряженными.
Пока она гремела ведрами, Митя молчал. А осевшая было тревога снова замутила душу Чугуевой: «Может, Осип доказал?» Выдавать ее властям у него вроде бы не было интереса. Она обхаживает его, слушается. Чего ему еще надо? Нет, не Осип. Он против своего интереса не пакостит. Может, в районе газету видали? Клим Степанович, может, видал, начальник раскулачивания. Если Климу Степановичу газета в руки попала, мигом застучит в рельсу: фамилия сходится, имя тоже. И фотография, если приглядеться, не такая уж непохожая. И ямка на щеке, и нос. Скорей бы бригадир открывался, ждать тошнехонько.
Анна Павловна развесила тряпки на батарею и вышла. Митя прикрыл дверь плотней.
— Так вот, Васька, — повторил он, — нет ничего тайного, что не стало бы явным. Согласна с этим положением?
— А я-то? Я ничего.
— Согласна, спрашиваю, или не согласна?
— Кто его, Митя, знает… Может, опалубка не по отвесу?
— Мастерица же ты придуривать… Я не Гоша. Я тебя насквозь вижу.
Он выдвинул ящик и достал официальный конверт шинельного цвета.
— Письмо нам с тобой отстукали, — пояснил Митя. — Пляши.
Он вытряхнул из конверта сложенную вчетверо бумажку. Сердце Чугуевой упало. Бумажка была с исподу чистая, неисписанная. Казенная. Казна пишет на одной стороне. У казны бумаги много.
— Откуда, думаешь, письмо?
Чугуева медленно бледнела.
— Ну что? Молчать будем?
— С района? — проговорила она. — Клим Степанович?
— Да ты не придуривай! С района! Твое фото в центральных газетах печатают, а ты — с района. Выше бери… Чего молчишь?
— Меня в списке не было, Митя… Пайка на меня не шла… Я и побегла. Бес попутал.
— Знаем, кто тебя попутал. Где оно у тебя?
— Кто?
— Да ты оглохла? Кольцо где?
— Какое кольцо?
— Вон как умеют дурачков строить… Вот это, про которое академия наук пишет! — Митя постукал пальцем по фотографии, по тому месту, где блестела подвеска. — Это самое, которое на шее висит.
Словно мешок цемента свалился с Чугуевой. Она поняла. Речь шла об украшении, которое Осип вытащил из захоронения и приказал ей нацепить на себя. Только и делов. Покойник оказался женского пола, в золоте и серебре, и на выходе из шахты парней обыскивали. Митя и тот вывернул карманы, чтобы не нарушать демократии. Одну только Чугуеву никому в голову не пришло проверять. Так она и вынесла на белый свет эту загогулину. Осип думал, невесть какое добро, побежал приценяться. В Торгсине едва взглянули, сказали, что медь не берут. После того он целый день скалился на Чугуеву, будто она самолично смастерила старинную подвеску и нацепила на покойницу.
— Поняла теперь? — спросил Митя.
— Поняла, Митенька, поняла.
— Висюлька при тебе? Давай сюда.
Она, сопя, покопалась за пазухой и подала медное украшение, похожее на спиральную пружинку от часов. Митя с удивлением оглядел ее и спросил:
— Это она и есть?
— Она.
— Темны бояре. Я бы им за одну смену сотню таких накрутил. Кто тебе преподнес эту хреновину?
— Сама взяла. — Ужас совсем отпустил Чугуеву. Ей было смешно, что бригадиру приходится отвлекаться на пустяки. — Гроб прохудился, она и выпала. И мослы выпали. Мослы, Митя, черные. Страсть.
— Ладно про мослы. Значит, сама взяла?
— Нет. Покойница подарила.
— А зря у тебя губки на улыбке! Врешь ты.
— Не вру, Митя. С чего бы, сам пойми, врать? Чего мне за это, фамилию сменят? Уж коли врать, так от души, чтобы ночью вскакивать.
Она словно захмелела. Ей вдруг захотелось с огнем поиграть, поозорничать возле рыжего недотепушки. И наговорила бы она невесть чего, да новый человек сбил с настроения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67