— Едем, а я и думаю, попадет ему теперича. Начальник-то новый, не Лобода! Покруче! Едем, едем, да мой писатель-то, вот они, мне и припомнились…
— А тут ни сном, ни духом, — затараторил Гоша. — Стучат кулаками, кричат: «Метрострой!» Велят показать твою квартиру.
— А ты не серчай, — говорила Чугуева Тате. — Мы без его хотели управиться. Понадеялись на свои дурные головы. Ни спецовки не взяли, ни инструмента. А у них аврал, на котловане-то. Такая суматоха, не до нас, в общем. Бригаду я, конечно, сгрузила и давай назад на дистанционном «газике», в сорок первую, за сапогами да за инструментом… Едем-едем, да вот писатель мне и припомнились…
— Да в чем дело? — раздраженно спросила Тата.
— В том и дело, — сказала Чугуева. — Комсорга ищем.
— Облава на рыжих, короче говоря, — пояснил Круглов.
— Да я-то при чем? — повторила Тата уверенней.
— Как же при чем? — Чугуева дружелюбно толкнула ее в плечо. — Ты с ним ходишь?
— Вы что, с ума сошли? — Тата искренне возмутилась. — Поднимать среди ночи людей!..
— Значит, его нет у вас? — поставил вопрос ребром шофер.
— Конечно, нет. Как вам не стыдно?
— Здеся! — громко прогудела Чугуева.
— Да вы что, в самом деле! — Тата стукнула каблучком.
— Не шуми. Здеся. Вон евонная рулетка на полу.
— Ну и что? — Тата не терялась. — Рулетку он подарил мне на день рождения.
Чугуева сразу поверила.
— Ах, горе-то горькое, куда же он сам подевался?..
Митя не вытерпел, поглядел в щелку. Тата сидела, оскорбленно отвернувшись к окну. Пришедшие стояли возле нее полукругом. «Вот он где, Художественный театр», — подумал Митя.
— Я пошла, Таточка. — Жиличка вздохнула. — А вы непременно накиньте крючок. Непременно.
— Ну вот, — рассердился шофер. — А молотит: здеся да здеся. Бензин задарма жгем.
— Ах, горе горькое, — сокрушалась Чугуева. — Так ведь он с тобой ходит?
— Чего такого? — подытожил Круглов. — С одной ходит, а с другой спит. Разделение труда. Пошли.
Все стихло. Часы в столовой отщелкивали секунды. Тата победно распахнула дверь.
— Досыпай! Все в порядке!
Он посмотрел на белеющее в сумерках тело.
— Какое там досыпать, — грустно проговорил он. — Я знаю этот котлован. Надо ехать.
— С ними?
— Не бойся.
На улице с третьего раза завелся «газик». Машина развернулась. Шум ее стал удаляться.
Как ни благоразумен был обман Таты, в нем обнаружилось что-то, что она тщательно скрывала от Мити, а может быть, и от себя.
— Холодно, — она накинула халатик. — Значит, уходишь?
— Ухожу.
— Не забудь рулетку.
— Не забуду.
— Поцелуй хоть.
Она сдула с лица волосы, подняла к нему виноватые глаза. Он принудил себя поцеловать ее в губы.
С площадки было слышно, как Тата запирала дверь на крюк. Хладнокровно-деловые железные звуки неприятно отозвались в его душе.
Он вышел на улицу. Дворничиха в белом фартуке мела тротуар. Поскребывание новой метлы по асфальту походило на могучий храп. Действительность, как всегда, оказалась смешнее и убедительнее сонных фантазий.
«Джульетта, — усмехнулся Митя. — Надо же! Джульетта!» — и посмотрел в обе стороны. Трамваи еще не ходили. Улица была бесконечно пустынная. Первые утренние лучи скользили по мостовой, булыжники торчали выпукло, как черепа. Поежившись от холода, он зашагал к трем вокзалам, и смутная печаль, не отставая, двигалась рядом длинной черной тенью.
14
Шофер боялся заснуть за рулем и велел Чугуевой разговаривать. А ей было не до разговоров. С тяжким сердцем ехала она на котлован. Спецовки для бригады пришлось вырывать с боем. И не обломилось бы ей ничего, если бы не наврала, что машину прислал лично комсорг Платонов. И по ее милости Платонову придется отчитываться за каждую пуговицу.
Выйдя из больницы, Митя вел себя так, будто признание Чугуевой забыл начисто. Одна оставалась у нее отрада — хоть немного загладить свой незамолимый грех трудом, хоть чем-нибудь угодить Мите. Ей не везло. Ну какой бес дернул ее среди ночи врываться в Таткину квартиру? И Митю опубликовала, и девчонку под вопрос поставила. Очень распрекрасно!
Утро было ненадежное, серое. Раннее солнышко поблескивало на татарском шатре Казанского вокзала, а за кокошником Ярославского небрежно репетировал гром. Дежурная с железной занозой у трамвайной стрелки распустила брезентовый зонт.
Бригада встретила Чугуеву криками «ура!», вмиг расхватала спецовки. На дне котлована ждал заросший седоватой бородой сменный инженер Гусаров.
Здороваясь с ним, Чугуева сошла с дощатого хода наземь и будто ступила на живую крысу, неглубоко закопанную. Крыса дышала под подошвой, норовила повернуться.
«Плывун, зараза», — поняла Чугуева. А инженер уже ставил задачу: немедленно чинить опалубку, срочно крепить котлован бетонной стенкой. К бетону приступать нельзя, поскольку опалубка рассохлась, щели в палец.
Постановку задачи пришлось прервать. Беременная комсомолка в железнодорожной форме принесла инженеру завтрак.
— А зонтик зачем, Гусарова? — спросил инженер.
— Гроза идет, Гусаров.
— Это кто же тебе доложил?
— Ванька-мокрый слезой пошел.
— Это кто же такой Ванька-мокрый? Профессор Шмидт? А? Не слыхать, — он дурашливо отогнул ухо ладошкой.
— Все ты позабыл, Гусаров. Адрес не позабыл? Домой зайдешь когда-нибудь?
— Ванька-мокрый? Суеверием занимаешься, Гусарова. Наука дождей не объявляла.
— Жуй быстрее. Опаздываю.
— Как Люсик?
— Легше. Горлышко чистое. Хоть бы белье пришел сменить.
— Ступай. А зонтик напрасно таскаешь. Наука дождей не объявляла.
Постепенно стало понятно, что Гусарову не больше тридцати пяти от роду. И еще поняла Чугуева, что он смертельно страшится дождя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67