Зал погрузился в молчание, полное недоверия, сомнений, а также неуверенности в том, что следует делать дальше. Тишину совершенно неожиданно нарушил секретарь. Он чихнул.
— Апчхи! — звонко разнеслось эхом по гулкому помещению. И снова: — Апчхи!
Но если это чихание и представляло собой попытку секретаря привлечь внимание коллегии к какому-то пункту судебной процедуры, пропущенному ими в спешке, то ничего из этого не вышло. Выждав еще несколько секунд, председательствующий совершенно неожиданно, так что даже Тоуд оказался застигнут врасплох и вздрогнул от испуга, заявил следующее:
— Ввиду того что подсудимый опрошен, допрошен и выспрошен, ввиду его смиренного признания по большинству вменяемых ему эпизодов и, вполне вероятно, по нескольким еще не вмененным, мы, я полагаю, хотя бы из гуманных соображений, должны как можно быстрее вынести вердикт и огласить приговор, привести который в исполнение (а приводить там будет что, полагаю, в этом нам сомневаться не приходится) при первой же возможности, разумеется, если кто-либо из присутствующих…
— Апчхи! — снова чихнул секретарь.
— Ну да, если кто-либо из присутствующих не хочет что-либо сообщить суду. Секретарь, вы хотели что-то сказать?
— Ваша честь, в деле имеются материалы, свидетельствующие в пользу обвиняемого.
Ничто, даже землетрясение, случись оно прямо в этом зале, не смогло бы возыметь на судей большего эффекта, чем это краткое процедурное напоминание старого судебного секретаря.
Первым взял себя в руки председатель. Остальные судьи тем временем хватали ртами воздух, моргали глазами и расстегивали воротники. Двое даже сняли с себя тяжелые парики.
Председатель прищурился и спросил:
— Вы сказали «материалы». Их что, несколько?
— Три единицы, ваша честь. Насколько это доступно моему скромному пониманию, две из них — связанные между собой обращения к суду, свидетельствующие в пользу подсудимого. Третья же представляет собой свидетельство опознания личности подсудимого в эпизоде, который также может быть трактован в его пользу.
— И что, готовы они, эти материалы?
— Не только готовы, но и переплетены, ваша честь.
В зал был внесен последний том документов. Настолько мал и тонок он был, настолько несерьезно и невнушительно выглядел, что принести его судьям было поручено младшему помощнику помощника секретаря.
— Как того требует процедура, ваша честь, — желая заручиться поддержкой буквы закона, заметил секретарь.
Судьи с отвращением и презрением посмотрели на легшую перед ними на стол брошюрку. Наконец один из них со вздохом сказал:
— Я полагаю, что мы все-таки должны взглянуть на эти филькины грамоты.
С этими словами он открыл обложку, заглянул в текст и… замер с открытым ртом.
— Но… но… — только и смог выдавить он из себя, явно парализованный тем, что прочел.
— Но… — повторил вслед за ним другой судья, заглянув в бумаги и молча передавая их третьему.
— Но, — сказал тот, — это же запрос от имени ни больше ни меньше как самого…
Набранное крупным жирным шрифтом слово, помещенное в верхней части листа толстой тисненой бумаги, напечатанный ниже адрес, а в самом низу — должность и имя не оставляли никаких сомнений и сеяли смятение в сердцах и головах судей. Бумага, несомненно, появилась на свет в недрах канцелярии столь могущественной, влиятельной, осведомленной и уважаемой газеты, что можно было бы сказать: к правдивой информации она имеет точно такое же отношение, как Банк Англии — к фунту стерлингов.
— По-моему, этого вполне достаточно, — высказал общую мысль один из судей. — Или все же рассмотрим остальные материалы?
Вопрос оказался риторическим. Следуя процедуре, судьи зачитали вслух все три документа, немало удивив обалдевшего Тоуда тем, с каким почтением наряду с именем главного редактора самой главной газеты не только страны, но и мира они произносили явно не знакомые им до того имена мистера Барсука и мистера Прендергаста.
— Впечатляет, надо признать, — пробормотал председатель.
— Похоже, дела идут к лучшему, — ободряюще шепнул секретарь на ухо Тоуду. — Вполне возможен благополучный исход.
Тоуд напрягся, чувствуя, что вновь, в который раз за его жизнь, его будущее повисло на волоске.
Председательствующий, явно не испытывавший симпатий к подсудимому и желающий отстоять честь мундира, решил утопить сомнения в юридической казуистике.
— Проблема сводится и одновременно разрешается в одном документе — свидетельстве об опознании личности подсудимого, — забубнил он. — Разве подсудимый, находящийся сейчас в зале, не Тоуд? А если он — Тоуд, то он виновен, исходя хотя бы из самолично сделанных им признаний.
— Апчхи!
— Да, секретарь. Что еще вы хотите нам сообщить?
— Последний из представленных вам документов, может быть, и написан неразборчиво, но он утверждает то и только то, что, к сведению вашей чести, находящийся сейчас в зале подсудимый является более чем Toyдом, а именно пилотом. Причем не просто пилотом, а тем самым пилотом.
Прокашлявшись, председатель поинтересовался — будто невзначай:
— А этот свидетель, ну как его — Прендергаст, готов ли он перед судом засвидетельствовать личность обвиняемого?
— Разумеется, ваша честь. Он здесь и ждет разрешения войти.
— Ну что ж, — почти невозмутимо сказал председатель. — Процедурные формальности связывают нас по рукам и ногам. Действительно, мы не имеем права выносить приговор до тех пор, пока не будет прояснено данное обстоятельство. Но если, несмотря ни на что, подсудимый будет признан тем Toy дом, которым мы склонны его считать, я полагаю, мы будем вполне полномочны вынести решение и скрепить наш приговор подписями членов коллегии и большой судебной печатью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81