Со слезами на глазах говорит, что ее дочку угнали немцы, что муж в Красной Армии, а брата убили во время допроса в гестапо.
- Вот она - моя дочка! - тычет пальцем женщина в плакат.
Она долго объясняет, что у нее нет карточки дочери и этот плакат единственная память о ней.
- А вы читали этот призыв? Знаете, что тут написано?
- Да ни, - говорит старик. - Видкиля вона може знаты? У нас на хуторе одного даже грамотного нема.
Балицкий читает вслух подпись под плакатом. Женщина плачет.
- Моя Дуся не добровольно пошла. Ей солдаты руки повязали, товчками до машины гнали... Отдайте мени цю картынку, а надпись срежьте, соби визмите.
На шум собралось много крестьян. Пришлось всем разъяснять, что такие плакаты оккупанты выпускают для обмана народа.
- А не може пан командир почитать листа*, який мени Дуся из ниметчини прислала? - спросила вдруг женщина, у которой наши хлопцы нашли плакат.
_______________
* Письмо.
Она побежала в хату и принесла открытку с изображением ангела, благословляющего златокудрую девочку в длинной рубашке.
"Мамо, ридна! - писала Дуся. - Живу я в ниметчине, в городе, що Мюнхен прозывается, як в раю. Одета я зовсим як дивчинка на цьей открытке, тилько кружево и по спине, и по грудям. Це шоб жарко не було. А хлибом нас кормлять с такой билой-билой муки, якой у дяди Степана много".
Старик пояснил:
- Дядя Степан - це я. Опилок у меня много, да стружек, плотник я.
"Сплю я на такий перинке, що у Василя с кольцом да с цепью була..."
- Василь - бык наш колхозный, - догадался старик.
Много таких иносказательных, замаскированных от немецкой цензуры писем приходилось нам читать в Селах на своем пути в район Ковеля.
...Ночью перешли реку Горынь по мосту своего партизанского производства. Сюда была выслана на сутки раньше группа наших саперов и подрывников во главе с новым заместителем командира соединения по диверсиям товарищем Егоровым. Эта группа навела за одни сутки такой мост, что по нему можно было пропустить даже тяжелые танки. Помогли жители села Велюнь - они Возили к реке сваленный немцами вдоль дороги лес. Оккупанты, чтобы затруднить партизанам подход к железнодорожной линии, вырубали лес по обе стороны насыпи на 50 - 80 метров. Знали бы немцы, что срубленные ими деревья пригодятся партизанам! Кстати, гитлеровцы от нашего моста были всего в трех километрах - на станции Бяла. Там стоял большой гарнизон, но он не осмелился помещать нашей переправе.
...Подходя к хутору Дрынь, мы услышали музыку: гармошка, кларнет и бубен. Это хуторяне справляли свадьбу. Но странное дело - на свадьбе одни старики.
- Где же молодые? - спрашивают партизаны.
Оказывается, кто-то принес слух о том, что Немцы приближаются к хутору, и молодые спрятались в лесу.
Узнав, что в хутор пришли партизаны, они вернулись из лесу: жениху лет девятнадцать и семнадцатилетняя невеста.
Наш начхоз выделил в подарок новобрачным несколько тарелок, вилки, ножи, две подушки, одеяло и в добавок к этому килограмма полтора соли, соль здесь большая ценность, - плитку шоколада из госпитального запаса и несколько литров спирта.
Поздравили молодых, понемножку выпили, началось веселье.
Но долго веселиться мы не могли. Через час двинулись дальше.
*
На пути в район Ковеля мы сменили несколько проводников. Одним из них был благообразный Старичок Фома Довжик. Старичок этот запомнился мне тем, что ходил он очень быстро и при этом совершенно бесшумно. Запомнились и его белая бородка, бесцветная домотканная рубашка, плетеный из лыка светлый поясок, светлые, чистые лапти и две пары запасных, висевшие на пояске. Лицо у него было румяное, глазки маленькие, веселые. Казалось, он все знает, все понимает. И когда слушает тебя, по-птичьи наклонив голову, ждешь - сейчас подмигнет и скажет: "Я, дорогой мой, все це давно пройшов!"
Случилось как-то, усомнился Фома, правильно ли ведет отряд, и мигом забрался на высоченную сосну. Было ветрено, верхушка сосны раскачивалась, а Фома держался одной рукой, другую прижал ребром ладони ко лбу, всматриваясь вдаль. Спустился он еще быстрей - будто съехал по стволу, отряхнулся и пошел своей мягкой походкой.
- Ну что сапог? - говаривал он. - Тяжко и ногу трет. А скилько на сапоги грошей надо. Я, колы молодым був, сам мечтал - обуюсь в сапоги. А як стал розум во мне появляться, понял - нема ничего в тех сапогах доброго. Лаптя да валеночки - от то обувка! Я б и солдат усих в лапти обул: легко и дешево! - потом добавлял громким шепотом, прикрывая ладонью рот: - Правду сказаты - не було у мене николы грошей на чеботы...
- Где семья твоя, Фома? - спрашивали партизаны.
Он отвечал спокойно, с улыбкой:
- Маты вмерла, батьку в революцию гайдамаки вбыли. Потим польски паны прийшли. Я робыл, робыл, а грошей все нема, хатыны своей нема, подушки нема. Наволочку сшил, а пера за двадцать пять рокив на подушку не накопил. Яка девка на соломе спать со мной пойдет? Нема в мене семьи, бобылем живу. Так воно легше. Люблю легку жизнь!
- А хотелось тебе, Фома, жениться? Деточек своих иметь?
- Ну, а як же. Кому цьего дила не охота! Тилько заробыть на подушку да на хатыну не смог... Вот, когда тут в 1920 роци Буденный проходил, говорили его комиссары народу: "Ждите, скоро у вас радяньска влада буде то счастье для бидняка та наймыта". Вот и думал я - приде радяньска влада - женюсь!
- А ты слышал, Фома, что Красная Армия наступает, гонит немца вовсю, скоро будет здесь. Теперь-то уж она Советскую власть установит на веки вечные.
- Це дуже добре. От тогда мени, може, хатыну дадут. От тогда и женюсь!
- Ты ж старый уже, Фома.
- Ни. Я не старый.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76