Сядет она сзади, на сиденье для женщин. Это недорого - всего пять шекелей.
глава 42
- Поехали, поехали, жрать хочется до смерти! Сейчас как закажем меурав, да марак-кубэ, да водочки! Доктор, плюнь на свою ногу, хватит ныть! Мы внесем тебя в злачное место на своих натруженных плечах!
По традиции вечером после Йом Кипура выезжали в город целой кавалькадой: на одной из темных улочек старого района Мусрара в известном курдском ресторане под названием "Годовалая сука" кормили вкусно и недорого.
Доктора еще поуговаривали, обещали покрепче перевязать ногу. Он был бы рад сейчас, перекусив по-домашнему, свалиться в постель. Но жена просила, да и неудобно было перед писательницей N. с мужем. У тех не было машины, а значит, им, беднягам, пришлось бы добираться на автобусе чуть ли не час. Поистине сдохнешь с голоду.
- А что ж вы солдата не прихватили? - спросил Доктор писательницу N. Ведь и он, поди, голодный?
- Во-первых, он жрал весь Йом Кипур как нанятой, не закрывая холодильника, - сказала мать солдата, - а во-вторых, "я б хотел забыться и заснуть".
На самом деле она предложила Шмулику ехать. Но тот сказал, что сидеть в обществе старперов - незавидная участь.
К тому же он надеялся, что родители будут гудеть за полночь, а часов в одиннадцать по одному из каналов немцы транслировали крутую порнуху. Короче - отослать младшего гаденыша спать, а самому спокойно балдеть перед телевизором.
Докторское копыто наскоро перевязали, жена села за руль, сзади усадили милых друзей-соседей, бросили клич Ангел-Рае с мужем Васенькой, и кавалькада тронулась...
глава 43
Витя уже сидел в машине, он должен был, как обычно, завезти в центральный офис готовые полосы "Полдня", но тут он вспомнил, что забыл снести вниз большую синюю папку, где полосы хранились.
Он чертыхнулся, вылез из машины и пошел назад в офис. У входа в подъезд в сумерках стоял Хитлер. Витя вдруг разглядел, как он стар - тот поседел, ссутулился, у него недоставало двух передних зубов. Увидев Витю, он страшно обрадовался.
- Ну, как дела? - спросил Витя.
- Мои дела... - неопределенно усмехнулся Хитлер. - Вот, подсобрал немного деньжат, жду мальчика. Поведу его в ресторан...
Когда Витя проснулся, он подивился тому, какой ясный и подлинный, какой грустный был этот сон.
Он вспомнил вдруг, как много лет назад, в юности, Хитлер всучил ему в подарок пластинку с песнями Шарля Азнавура. Потом Витя понял - ради чего. Ради одной песни... Сейчас уже не припомнить слов... В общем, это была песня голубого... Как это там?.. Вроде бы так:
"Вечерами я пою в маленьком кафе... И живу вдвоем с
мамой... Я люблю мыть посуду... Я никогда не доверяю маме это
дело, она не умеет так хорошо мыть посуду, как я..."
Черт, подумал Витя, а ведь у Хитлера была язва желудка. Может, его и в живых-то уже нет? Может, он только и околачивается в моих идиотских снах?
"...Я так люблю мыть посуду... - повторял Витя почти бессмысленно, ведь мама не умеет этого делать, как я... А вечерами... вечерами я пою вам песни в маленьком кафе".
Он вдруг заплакал, тяжело, лающим, кашляющим плачем. И долго лежал на спине, одинокий барсук, глядя в потолок, отирая ладонью слезы и тщетно пытаясь замять, затоптать в себе предчувствие беды, гораздо более страшной, чем его собственная смерть, которая давно уже его не волновала...
глава 44
До города их обещал подбросить Давид Гутман. А там остается сдать Мелочь на руки бабки и деда, встретить на центральной станции чревоугодника Витю, который приезжает из Тель-Авива первым автобусом, и часов до одиннадцати забуриться в дивное место - на огромную террасу старого каменного дома, где и размещался их любимый ресторан "Годовалая сука".
Сесть, как всегда, за крайний столик и пьянеть, пьянеть, пьянеть - от замечательной еды и хорошего пива, - зная, что сегодня не нужно возвращаться домой через Рамаллу.
Сегодня они ночевали у родителей.
Пес сходил с ума - утаскивал и прятал куда-то Зямины туфли, украл и со страшной ненавистью, никого к себе не подпуская, в клочья разодрал новые колготки. Заработав выволочку, лег на пороге с трагическим выражением на физиономии, вероятно означавшим "только через мой труп!".
- Чует, что ты сегодня не вернешься, - сказал муж. - Страшно разбалован. Просто распоряжается тобой, как своей собственностью. Смотри разлегся, не пускает.
- Бедный Кондраша! - причитала Мелочь. - Остается один на всю ночь!
Зяма присела у двери, пошептала псу, потрепала его за ухо.
- Кондрашук! - сказала она. - Прекрати трагедию ломать. У нас с тобой впереди целая жизнь!
Когда запирали "караван", пес зарыдал пугающе человеческим голосом и стал колотить лапами в дверь.
- Ты знаешь, - сказала Зяма, - мне даже не по себе. Может, попросить Рахельку переночевать у нас?
- Глупости! - воскликнул муж. - Пес остался сторожить дом. Что тут такого? Жратва и вода у него есть, завтра утром мы вернемся. Он недопустимо разбалован, хуже, чем Мелочь!
Наверху уж стояла машина Давида Гутмана. И они стали подниматься в гору. Зяма шла последней, оборачиваясь и расстроенно прислушиваясь к неутихающему собачьему плачу.
глава 45
- Доктор, - пробормотал Рабинович, наклоняясь, - скоси глаз вправо и глянь, какая обалденная шея восседает за крайним столиком.
Писательница N. услышала Сашкины слова и оглянулась. За столиком, недалеко от двери, ведущей в кухню, сидели трое - немолодой суховатый человек в свитере, словно он мерз в такой теплый вечер, толстяк неопрятного вида с взъерошенной гривой и всклокоченной бородой. Толстяк, наоборот, одет был чуть ли не в майку. Хотя ему не повредила бы приличная рубашка.
Между этими двумя столь разными господами сидела женщина и вправду с очень красивой шеей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104