(Он прямо-таки электрообогреватель, поставленный на край Мировой Лоханки, этот мертвый Иисус!) Во-вторых – и некоторые читатели наверняка возмутятся, что я смог с такой легкостью заменить это самое второе событие на первое, как будто второе менее грандиозно, чем первое, – во-вторых, Аманда и Плаки находились в самой середине дистанции любовного марафона. Их покрасневшие от любви уши улавливали лишь пылкое чмоканье и стоны, отказываясь внимать настойчивому стуку в дверь, который сопровождал мое возвращение в зверинец; как не слышали они оглушительных, хотя и беззвучных волн, которые излучала спрятанная в кладовке мумия. Правда, Аманда позднее утверждала, что пустила Перселла к себе в постель главным образом для того, чтобы отвлечь его от мыслей о Теле, присутствие которого подталкивало Плаки к безумию. Если говорить о безумии, то я должен признаться, что в первые дни моего возвращения в придорожное кафе оно было и моим близким спутником (кое-кто считает, что оно навещает меня по-прежнему), но – я говорю это к вашему сведению – меня почему-то при этом никто не пытался затащить к себе в постель.
В этом месте читатель, видимо, заметил, что автор начал писать о себе в первом лице единственного числа, и, возможно, подумал, что такое присущее автобиографиям употребление местоимения «я» свидетельствует о том, что с человеком что-то неладно. Ведь только те писатели, которые благополучно дистанцировались от главных действующих лиц своего повествования, могут позволить себе употреблять третье лицо либо пользуются помпезным и неискренним «мы», присущим редакционным статьям в газетах. Вообще-то автор уже несколько раз сбивался ранее на первое лицо единственного числа, однако я всегда возвращался и исправлял допущенную оплошность. Видите ли, это было мое собственное изобретение: обслуживать повествование, приправляя его – подобно куску постного мяса – гарниром и соусом моей индивидуальности. Однако невозможно спорить с тем, что я окончательно и бесповоротно влип в эту историю, которая будет отныне описана в этом документе. Поэтому, даже будь у меня время восстановить третье лицо в предыдущем абзаце (а мне дорога буквально каждая секунда), вряд ли это послужит какой-нибудь достойной цели. Тут, видимо, следует сообщить, что это я, Маркс Марвеллос, ваш покорный слуга и рассказчик, а также свидетель самого долгожданного выхода на «бис» за всю историю, второго пришествия – сами знаете кого.
Ваш покорный слуга и рассказчик, да, конечно. И вполне простительно, если вам не дает покоя вопрос, почему из всех людей на нашей планете, кому вполне могла выпасть обязанность стать свидетелем Пришествия (или, вернее, прелюдии Пришествия, ибо кто поручится, что в тот самый момент, когда я тюкаю на машинке эти строки, вернувшийся к нам Христос не позирует где-нибудь перед фотообъективом на узкой полоске флоридского пляжа, где до сих пор позировали фотографам лишь цитрусовые красотки в откровенных купальниках – и долго ли еще ждать, пока об этом узнает весь мир?), она выпала именно мне, страдающему раздвоенностью молодому ученому, для которого истинные и могучие литературные творения всегда были выше его понимания? Подобно тому, как сантехник-любитель не сможет отрицать, что грязь и беспорядок на полу ванной комнаты целиком и полностью на его совести, так и я вынужден признать рваный ритм этой рукописи, ее противоречия, неопределенность, отступления от канвы повествования – и, боже мой, – целую тысячу стилистических сбоев. Что касается этих стилистических несообразностей, то Аманда сказала мне как-то раз, что это вполне естественно для тех, кто родился под зодиакальным созвездием Рака. Раки легко подпадают под чужое влияние, так что, если читатель неплохо ориентируется в знаках зодиака (сам-то я в них совсем не силен), он наверняка простит мне мои грехи, узнав, что я Рак. Нет, я отдаю себе отчет в том, что критикам или филологам подобного астрологического оправдания будет маловато, но ведь им, черт побери, нечего совать нос в документы вроде этого.
Во всяком случае, осмелюсь заявить, что я весьма впечатлителен, и поэтому одни части моего повествования оказываются написаны языком и любимыми словечками Джона Пола Зиллера, другие части – языком и любимыми словечками Плаки Перселла, а третьи – языком и любимыми словечками юной хозяйки зверинца (вы сможете различить те места, где чувствуется влияния каждого из них?). А кроме того, временами все говорят одинаково, напоминая рассуждения какого-нибудь умника, кандидата в доктора наук в университете имени Джона Хопкинса. Что ж, отлично. Извиняться не буду. Допуская возможность литературных зверств с моей стороны (неужели меня осудят и повесят на каком-нибудь будущем нюрнбергском процессе над писателями?), я все еще испытываю радость от того, что именно мне, а не какому-нибудь супержурналисту, на спидометре которого накручено восемьдесят миллионов слов, выпало описать грядущий апокалипсис. (У меня вызывает дрожь одна мысль о том, что кто-нибудь мог бы назвать эту историю не «Новый придорожный аттракцион», а «День, когда вернулся Христос».) А еще я ужасно рад тому, что именно мне выпала эта честь, а не какому-нибудь ученому богослову или не кому-нибудь из наших молодых и подающих надежды романистов. Потому что и тот, и другой могли внести в это исторической значимости дело талант или проницательность, мне несвойственные; готов поклясться, их как громом поразило бы присутствие – мертвого и заляпанного гипсом – Господа Нашего, и я сильно опасаюсь, что по этой причине они оставили бы без внимания девушку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141