– Изучала фармакологию.– Языки?– Немецкий, английский.– Где учила?– Немецкий в институте, английский на интенсивных курсах.– Да-а-а, красивая молодая женщина, тщеславная, спец в фармакологии, языки, собственное гнездышко, картины, своя машина, на которой она сиганула в овраг, – классика… – Досев встал и принялся раскачиваться, как медведь перед пчелиным ульем. – Тут что-то не так, брат, чего-то не хватает… У этой Кушевой был доступ к секретным документам?– Нет, но ей было известно о некоторых наших производствах.– Точнее?Станчев подал справку.– Не могу сориентироваться, – сказал Досев, просмотрев ее. – Есть среди них секретные?– По словам знающих людей, нет.– Были ли у нее какие-либо личные связи в лабораториях и на заводах?– На заводах она появлялась редко, а вот в лабораториях есть знакомые.– Характер и уровень знакомств?– С лаборантами.– А в секретных отделениях?– Там у нее были соученицы, я их расспрашивал.– И что же?– Случайные встречи, разговоры на общие темы, интерес к их работе не проявляла.– Странно.– И вправду немного странно.Досев развел руками.– Наконец-то и тебе что-то показалось подозрительным!– Причем тут подозрение, – следователь почувствовал себя уязвленным. – Скорее всего Кушева не была таким уж спецом, каким ее считали.– А если она умышленно не выпячивала своих знаний?– Сомневаюсь. Она никогда не работала ни на предприятиях, ни в лабораториях. Из института сразу попала в аптеку, оттуда – в торговлю.– Использовала связи?– Похоже, что так.– Это очень важно, Коля! Кто ее протолкнул во внешнюю торговлю? Это узелок. Можешь его развязать?– Осталось выяснить кое-какие подробности, – промямлил Станчев.– Второй пробел.– Почему второй?– Балчев – раз, выездные дела Кушевой – два.– Насчет Балчева позволь не согласиться.Досев посмотрел на циферблат своих электронных часов, бросил взгляд на свою старенькую „симу" и Станчев.– Спорить не будем, тем более, что спор – прерогатива начальства, так ведь? – пошутил Досев. – Кое-что сделано, но время не терпит. Так что давай, жми на всю катушку, можешь востребовать подмогу, но эти два узелка ты мне развяжи. Ясно?Станчев кивнул.– Уясни себе, в тот вечер в машине был еще один человек – как минимум. Из окружения Кушевой. Признаю, он хитер, пальчиков нигде не оставил, но он там был. И по его вине машина полетела под откос. В отличие от тебя я в этом почти уверен.– Пока я воздержусь от категорических утверждений.– Я тоже, Коля.Досев поднялся, тем самым давая знак, что беседа окончена. Встал и Станчев – худенький, побледневший, странно подвертывающий левую ногу – с давних пор следователь хромал.– Этот браслет, – промолвил он, – почему-то не выходит у меня из головы.– Авось, он еще поведает нам что-то ценное, – подвел черту Досев. * * * Придя домой, Никола Станчев почувствовал знакомую боль в лодыжке – в двух из учреждений, которые ему пришлось посетить, не работали лифты, а потом ему пришлось выстоять длинную очередь за овощами. Сейчас состряпаем горнооряховскую лютеницу Лютеница – острая приправа из перца, чеснока и уксуса.

– хрустящая мякоть перца, помидоры, лавровый лист, две дольки чеснока и, наконец, щепотка красного перца и пучок свежей петрушки – пальчики оближешь, прикидывал он, поднимаясь по лестнице. Станчев жил на втором этаже, в двухкомнатной квартире. Дом был послевоенный, добротной кладки, с толстыми стенами и массивными оконными рамами. Окна комнат выходили во внутренний дворик, одну он переоборудовал в кабинет, там и разместил библиотеку – книжный шкаф занимал всю стену. После смерти жены он перебрался в эту комнату, а в спальне осталась дочь – студентка экономического института.Пока он открывал входную дверь, послышался голос Петранки, унаследовавшей от него светлые глаза, а от матери – каштановые волосы и острый язык: па-пан, услышала тебя еще из ванной. Сколько раз повернул ключ?.. Три раза, ответил Никола, передавая ей полные авоськи. Петранка выгнула свой молодой стан и порывисто чмокнула его в висок. А я опять насчитала четыре. Ты не обижаешься?Он обижался, хотя уже свыкся с упреками и шутками по поводу своей медлительности, которые ему приходилось выслушивать ото всех, начиная с жены – Жечки и Петранки и кончая начальством.Эта медлительность досталась ему в наследство по материнской линии, чей род получил прозвище Ежиковых. Никола помнил своего деда Стоила. То был человек-скала – рассудительный, но медлительный донельзя. Ходил он враскачку, как говаривали в селе: шаг одной ногой, передышка, шаг другой. А в это время работала его голова, мысль текла неторопливая, но веская, как он сам. Дед Стоил побывал на двух войнах, палил из пушки, короткоствольной гаубицы, которая – это он сам рассказывал – гремела в два раза реже соседних по позиции, но все с точным попаданием, так что счет был равный. Однажды, рассказывал, башку нам заморочили, мы и отстали, а как добрались до позиций, сражение уже кончилось. Мы-таки пальнули в воздух для порядку да случайно и накрыли противника, тут завязался новый бой, удивлению конца и краю не было: кто, откуда ведет пальбу…Поутру, перед тем как запрячь коней, дед Стоил по меньшей мере раз двадцать обходил двор – от печей к хлеву, оттуда на сеновал, заглянет под навес, потом опять в хлев, и пошло-поехало по кругу – погреб, амбар, снова хлев, печи, нужник, чешма Чешма – каменное сооружение с краном для отведенной воды источника.

и так далее. Пока, наконец, не нагружал телегу, запрягал лошадей и под нервный зудеж бабы Боряны не огревал кнутом конские спины: эге-гей…В поле выбирался на час позже всех остальных, соседи уже пахали или жали, но дед Стоил не больно тревожился:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44