Хочу в такую школу, где не бьют. Ты рассказывал...»
Толя не может найти работу. Ему двадцать лет, но его никуда не принимают, потому что ему надо платить сполна А Вася младше, его принимают и платят неполный заработок за ту же работу. «Так не везде, правда, отец?— спрашивают они вечерами.— Ты рассказывал...»
Генка свое первое слово произносит по-русски: «Мама». Кругом звучит английская речь, дети в школе, на улице говорят по-английски. Дома — только по-русски. Таково требование отца. Ему кажется, если порвется эта единственная нить, связывающая с родной землей, не будет спасения от гложущей тоски.
И все упорнее ищет Иван Николаевич другие нити, которые могли бы упрочить связь с Родиной. В Аделаиде открылся магазин, в котором продают советские книги, газеты, кинотеатр, в котором демонстрируют советские фильмы. Всей семьей идут Михайловы в этот кинотеатр, на редкие концерты советских авторов, выписывают газету «Голос Родины», русский букварь для самой маленькой — Софочки.
Наконец удается связаться с родными, живущими в Донбассе. В Аделаиду приходят письма со штемпелем «международное». Поинтересоваться, что пишут из СССР, приходит вся улица. Слушают, переспрашивают, сомневаются. Иван Николаевич, волнуясь, убеждает, доказывает, что сам он учился бесплатно, и лечился бесплатно, и работу выбирал по душе.
Ночами, когда спадали дневные заботы и тревоги, Михайлов чувствовал, как подступает к сердцу тоска. Чужие деревья тревожно шумели за окном, чужие звезды скрывались за тучами, грозно рокотал океан. Была пора осенних штормов. Михайлов лежал с открытыми глазами, силясь вообра-
зить неясный шепот Кальмиуса, тополя, облитые лунным серебром,— казалось, это заглушит боль. Но только разбередил рану и вдруг как-то остро почувствовал, что гнетет его не столько непривычный пестрый мир, сколько сам уклад этой жизни, что не хватает ему не тополей, а дорогого слова «товарищ». В одну из таких ночей окончательно окрепло решение — ехать!
Когда были завершены все формальности, выяснилось, что необходимо сделать прививки. Сыворотку Михайловы купили сами. Попросили знакомого врача сделать уколы. Сделав уколы, знакомый вслух крикнул: «Вас семеро, каждый визит — один фунт и один шиллинг. Итого — семь фунтов семь шиллингов. Три визита — двадцать два фунта один шиллинг. Но, учитывая наши связи... Пожалуйста, пятнадцать фунтов».
Но и это был не последний привет. За несколько дней до отъезда к Михайловым пришли два вежливых господина в штатском с солдатской выправкой. Цель их визита выяснилась после первых же слов. Господа запугивали, угрожали. Особое внимание уделили детям.
Но Гена раскрыл свой альбомчик, достал марку с изображением Кремля.
— Разрешите подарить вам...
Морские дороги свели в Неаполитанском порту два судна: советское и австралийское. Один из пассажиров австралийского судна обратился к советскому капитану с необычной просьбой:
— Моя семья возвращается на Родину, в Советский Союз. У нас билеты через Лондон. Во всех портах мы искали советские суда. Вот здесь встретили. Разрешите перейти к Вам, советский корабль — советская земля...
Теплоход отходил, времени перенести багаж не оставалось, но пассажир готов был перейти и без багажа. В судовом журнале «Литвы» появилась запись о том, что на борт приняты возвращающиеся из Австралии в Советский Союз Иван Николаевич и Вера Ильинична Михайловы, их дети: Анатолий, Василий, Геннадий, Владимир, Софья.
«Здравствуйте, дорогая семья Михайловых! Нас очень радует, что Вы довольны тем, что снова оказались на родной земле, ибо у каждого скитальца, оторванного от родины, мечты одни — о родном огоньке. Очень приятно, что дети все учатся,— это их путь. Жизнь есть путешествие, и мы им всем желаем светлого пути под знаменем их Родины. Иван Николаевич, Вы сейчас находитесь в стране с совершенно противоположным строем, и хотелось бы знать, какую разницу заметили Вы и Ваши дети. Пишу и обращаю внимание на Ваши фотографии: все прекрасно выглядите, желаем Вам быть всегда такими радостными.
Напишите, Иван Николаевич, сколько дней в неделю работаете и сколько часов, дают ли отпуска, как со спецодеждой для рабочих и питанием в столовой на заводе. По получении Вашего письма на другой день встретился с Онуфриенко, сказал, что получил письмо от Вас. Он прибежал без памяти, прочел письмо и страшно расстроился, никак не может поверить, что брат Вася остался в живых. Ко-тенко также получил письмо от Вас и от сына и, вероятно, двинет на Родину. Вы их всех расстроили своими благоразумными письмами и фотографиями. Правда, Иван Николаевич, кум твой Андрей, когда прочел за твою болезнь (гастрит), то он, не понимая, что это слово означает, растараба-нил по своему дурному понятию, что, мол, с тобою разделались. Мы ему объяснили, конечно, что это такое, но ты им такие слова больше не пиши, пиши, если заболеешь, что хворый, и все...»
Трудно пишутся семейные письма. У каждого накопилось столько впечатлений, так много нужно рассказать. Их пугали, что с ними не захотят разговаривать соседи, что детей не примут в школу, а взрослые не найдут работу.
Отложил ручку Иван Николаевич, задумался. Нужно так написать, чтобы человек, оставшийся в далекой, чужой стране, как будто прошел с ним рядом по улице, познакомился с соседями, с товарищами ребятишек в школе, с друзьями на заводе. Чтобы почувствовал ту незримую атмосферу коллективизма, дружбы, к которой быстро привыкаешь и не замечаешь ее.
«Учителя, ученики остаются с Геной, Володей, Соней после уроков, учат их русскому языку. Это называется на общественных началах, то есть бесплатно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133