— А честь... а совесть... а грех... — пробормотал я. Мышкин поспешил с ответом. У него, как в катехизисе, было готово толкование к каждой заповеди.
— Если заводчик жить не умеет, если он мягкотелый да боязливый—ему банкротство на роду написано. А банкротство, молодой человек, — это смерть, и пропадет не он один, а дело свое вместе с собой погубит. Глядишь, десятки, сотни, тысячи без работы остались, без кусочка хлеба... Что о мужиках говорить! Подумайте о хозяевах. Фирмы норовят одна на другую петлю надеть. Ежели бы наши хозяева опасались в ход когти пускать, ни нам бы кренделька, ни рабочему супа, а на-, ших господ живо другие обобрали бы... Эхма, молодой человек, вам повезло! Такого хозяина, как Илья Степанович Крысов, хоть министром сажай! — Мышкин заговорщически прошептал:—Для лопатовцев Илья Степанович царь и бог.. Он себя надуть не даст... все под его дудочку пляшут, да еще благодетелем зовут... Благо-детеяемш большой буквы!
Дрожа от негодования, я решительно заявил:
— Нет, Сидор Поликарпович, я не буду воровать у рабочих заработанные ими гроши.
— Ай-яй-яй! — Мышкик развязал «зайчика». — Вы удивительный мастер все преувеличивать. Я не завидую ни вашему дядюшке-полковнику, ни родителям. Что поделаешь... Пока Илья Степанович не явится, поработаете на месте конторщика Гришина.
Глава VII
Разговор на французском языке. — Преступная, тайна. — Царица — первая шпионка. — Ночь в бараке у рабочих..
Уже второй день сидел я в чуланчике возле кабинета инженера. Кабинет был пуст. Когда я спросил у Михаила Михайловича Дударя, кто этот инженер и каков он из себя, механик коротко пояснил:
— Приезжает тут один субъект. Приедет, посмотрит, несут ли куры в Лопатове золотые яйца. Если несут, едет дальше.
Мышкин завалил меня конторскими книгами, списками и другими документами. Успевай только считать, записывать, переписывать
Удивляло меня одно. В те времена в России все ме-рили дюймами, вершками, аршинами, саженями, верстами. .. А тут в некоторых документах счет вели на метры и километры. Странно, что бы это могло означать?
И вот к вечеру в кабинет инженера вошли два человека Из разговора я понял, что длинный, костлявый и необычайно зябкий—это инженер Михно, а второй — грузный, с густыми рыжими бровями и бегающими глазками — граф Воруинский.
Кабинет был не топлен. Вероятно, никто не ждал инженера. Поэтому Михно оставил открытой дверь в мой: натопленный чуланчик. Изредка он заходил ко мне и заглядывал в бумаги. — Господин инженер, вы должны работать аккуратно, как работают немецкие инженеры. — Господин граф, в этой стране дороги так плохи. .. даже пушки Гинденбурга не в состоянии наступать
Оба разговаривали по-французски. Кого им было опасаться —не меня же, худенького паренька, давно не стриженного! Эти господа преспокойно беседовали, не обращая на меня внимания. Инженер Михно немного заикался — это помогало лучше понять смысл их беседы.
Граф Воруинский говорил высоким голосом, напоминая скорее истеричную базарную торговку, чем высокородного графа. Он пробирал Михно, а инженер, будто школьник, только оборонялся, оправдывался, божился, клялся... Вынув из несгораемого шкафа какие-то бумаги, показывал их графу, доказывал, что в других филиалах компании план экспорта перевыполнен.
— Господин граф, я честно заработал высшую военную награду — железный крест.
Граф Воруинский отступил. Наконец оба, улыбаясь, вышли на улицу.
Из их беседы я узнал, что шпалы и столбы с нетерпением ожидают в Киле. Но это ведь город в Германии! Значит, «Братья Ивановы и компания» под самым носом у царской ставки производят лесоматериалы для врага! Страшно подумать!
Неподвижно уставился я в пол, словно заметил на нем кровавые пятна, оставленные сапогами ушедших. Еще в гимназии некоторые педагоги объясняли успехи Германии густой сетью железных дорог. Немцы легко перебрасывали свои дивизии из сектора в сектор. Гимназист седьмого класса Вертель, сын полковника, как-то важно заявил: «Сегодня инженер стоит больше, чем генерал. Тысяча верст железной дороги стоит больше тысячи пулеметов».
Жадно осушив стакан воды, я в бешенстве швырнул его в угол. Что же это? В бору калечат лошадей для того, чтобы скорее доставить шпалы германским железным дорогам. Петер Залан мокнет в галицийской окопной грязи, а его сын на счетах высчитывает, сколько добра получит Германия из лесов Витебской и Моги-левской губерний. Я вдруг почувствовал невыносимую боль в затылке.
Кому рассказать о преступной тайне, которая случайно стала мне известна? Было поздно. Я направился к Дударю. Окончив работу, возвращались в барак рабочие. Я тронул механика за локоть:
- Михаил Михайлович, выйдем на: свежий воздух. Дударь не спеша натянул пальто. Некоторое время шли молча.
— Ну? — Михаил Михайлович остановился.
Как начать разговор? Я не был в силах придумать что-нибудь путное и хриплым голосом начал издалека:
— Не понимаю, почему немцы так долго, держатся? Когда война началась, я видел в журнале «Огонек» ка-
рикатуру. На одной стороне: граница в дни мира. Русские крестьяне с добродушными лицами гонят в Гёрма-нию быков и тащат мешки с пшеницей. За границей толстый Михель ржет, потирая брюхо. На другой стороне: граница в дни войны. Отощавший Михель испуганно смотрит в сторону России. Но граница на замке, и русский солдат с винтовкой в руках показывает немцу фигу.
.Последовала пауза, после которой я продолжал:
— Как немцы до сих пор не померли с голоду? Ведь в газетах сообщалось, что в Германии через полгода начнется голод!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139