Генри Лайон ОЛДИ
ПАСЫНКИ ВОСЬМОЙ ЗАПОВЕДИ

То было что-то выше нас,
То было выше всех.
И.Бродский

КНИГА ПЕРВАЯ. ДЕТИ ВОРА САМУИЛА

1
- Пся крев! [пся крев - досл. "собачья кровь", польское ругательство]
Где черти носят этого пройдоху-корчмаря! Клянусь епископским
благословением, еще мгновенье - и я нашинкую весь его проклятый род на
свиные колбасы!
Пудовый кулак обрушился на столешницу, заставив кружки испуганно
дребезжать, а ближайшее блюдо крутанулось волчком и нескоро остановилось,
обратив к крикуну испуганную морду запеченного в черносливе поросенка.
Корчмарь Иошка уже спешил к столу, смешно семеня коротенькими кривыми
ножками и защитным жестом выставив перед грудью обе руки. В каждой был
зажат глиняный кувшин с выдержанным венгерским вином, только что
нацеженным из бочки, кран которой открывался либо по большим праздникам,
либо в день посещения корчмы князем [в шестнадцатом веке в Польше, а
позднее в Речи Посполитой, были отменены дворянские титулы (князь, граф и
т.п.), но они сохранялись в традиционных формах речи и при неформальном
общении] Лентовским, чей сволочной характер был отлично известен не только
корчмарю, но и всякому встречному-поперечному по эту сторону Татр.
После первого княжеского глотка корчмарь был прощен, после второго -
милостиво одарен дружеским подзатыльником, чуть не отправившим тщедушного
Иошку на тот свет, а после третьего, самого продолжительного глотка,
сопровождавшегося молодецким кряканьем и здоровой отрыжкой, князь
Лентовский напрочь забыл о корчмаре и принялся превращать поросенка в
груду костей и обглоданных хрящей.
Сидевший рядом с князем его старший сын и наследник Янош Лентовский
равнодушно вертел в руках куриную ножку, изредка касаясь ее губами столь
нежно и мимолетно, словно это была ножка его возлюбленной, а не окорок
жилистой и вредной пеструшки Друцы, чье поведение переполнило сегодня
утром чашу терпения жены корчмаря.
Впрочем, аппетит был единственным, что отличало между собой отца и
сына Лентовских. Оба - рослые, топором рубленные здоровяки, краснощекие,
крепкорукие, зачатые на знаменитой дубовой кровати в родовом замке близ
Череможа, где теряли невинность все новобрачные жены Лентовских вот уже
восемнадцатое поколение подряд. Оба наряжены в темно-лиловые бархатные
кунтуши с бриллиантовыми пуговицами, каждая из которых стоила всего добра,
нажитого тем же Иошкой за всю его корчмарскую жизнь; из-под кунтушей
выглядывали жупаны голубого атласа, а на мускулистых ногах высокородных
вельмож красовались пунцовые шаровары и вызывающе яркие сапоги из
крашеного сафьяна на позолоченных каблуках. Больно было смотреть, как
старый Лентовский заливает все это великолепие потоками жира и струящегося
по бритому подбородку вина - но вряд ли кто-нибудь осмелился хотя бы
намеком дать понять князю, что жаль портить этакое добро! Доброхота
ожидала в лучшем случае оплеуха, способная свалить быка-двухлетку, а потом
- плети княжеских гайдуков; невезучий же вполне мог попробовать и клинка
фамильной сабли Лентовских, гордо выставившей над столешницей белый
хохолок цапли, украшавший ее рукоять.
- Музыку! Гей, слепой, заснул, что ли?!
Незрячий скрипач, перетирающий в углу беззубыми деснами
свежевыпеченный хлебец, поспешно вскочил, подхватил лежащую рядом скрипку,
примостил ее на костлявом старческом плече и взмахнул смычком. Плясовая
огнем расплескалась по корчме, но никто из немногочисленных посетителей и
не подумал пройтись гоголем по скрипящим половицам - дай бог в присутствии
старого князя-самодура спокойно дожевать и допить, а после незаметно
исчезнуть восвояси!
Разве что сидевшая в самом дальнем углу женщина средних лет,
непривычно смуглая и длинноносая для здешних мест, сперва забарабанила
пальцами по столу и весело притопнула - но огляделась и вновь принялась за
баранье жаркое, дымящееся в пузатом горшочке.
У ног женщины, ткнувшись носом в ее поношенные, но еще крепкие
сапожки, лежал здоровенный пегий пес. Правое ухо у пса было оторвано в
какой-то давней драке, и теперь вместо него нервно подрагивал смешной
волосатый обрубок; зато второе, невредимое ухо независимо торчало вверх,
словно собаке хотелось уловить в рокоте струн что-то свое, очень важное и
неслышимое для посторонних.
Янош Лентовский пододвинул отцу миску с жареными в масле пирожками и
скучающе огляделся.
Взгляд княжича скользнул по двум заезжим торговцам, вполголоса
обсуждающим дела купеческие, мимолетно задержался на услужливо скалящемся
в никуда слепце-скрипаче, огладил широкий аппетитный зад нагнувшейся за
упавшим рушником служанки и наконец уперся в смуглую женщину.
Она подняла глаза на молодого Лентовского и улыбнулась княжичу
спокойной приветливой улыбкой.
- Цыганка? - негромко спросил княжич Янош, обращаясь скорее к самому
себе.
Как ни странно, женщина расслышала его вопрос и отрицательно покачала
головой.
- Тогда кто?
Женщина развела руками и еще раз улыбнулась, словно это должно было
объяснить ее происхождение.
Княжич Янош продолжал разглядывать странную гостью. И одета она была
не так, как одевались местные бабы:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11