Пегая морда Джоша излучала полнейшее равнодушие ко всему на свете.
- До самого Тыньца с нами поедешь, дочка? - добродушно спросил
мельник, погладив ладошкой вспотевшую на солнце плешь. - Ты думай, а то я
еще волов у Жабьей Струги поить стану... что ж тебе зря ждать возле
колодца-то!
- А где этот колодец? - поинтересовалась Марта.
- Да тут рядышком, за сгоревшим явором, где поворот к монастырю...
как подъезжать станем, услышишь: лягухи там стрекочут, что твои соловьи!
- Нет, дедушка, тогда я вас ждать не стану. Мне-то как раз в
монастырь и надо, к аббату Ивоничу.
- К Яну Ивоничу? Божий человек, таких на нашей земле по пальцам
перечесть можно... бедных оделяет, к монастырским крестьянам милостив,
исповедует чище святого Павла, чужого гроша в жизни не взял...
Марта невольно улыбнулась, как если бы мельник сказал что-то очень
смешное, и старик недовольно заворочался, заметив краем глаза эту улыбку.
- Святой человек ксендз [ксендз - священнослужитель] Ян, - еще раз
повторил он с нажимом. - Глядишь, вскорости епископом станет. Люди и так
уже судачат: настоятель тынецкого монастыря - и не епископ. Не поладил с
кем в Риме, что ли? А ты знакома с ним, дочка, или как?
- Немного, - Марта обеими руками взбила свои пышные волосы, и белесое
облачко мучной пыли заклубилось над женщиной.
Мельник прицокнул языком - не то волов подгонял, не то удивлялся, что
его случайная попутчица знакома с таким угодным Господу человеком, как Ян
Ивонич, настоятель тынецкого монастыря бенедиктинцев.
Подъезжая к Жабьей Струге, издалека кивавшей им колодезным журавлем,
Марта даже не услышала, а скорей почуяла хриплое ворчание Джоша. Не успев
ничего сообразить, она метнулась с телеги на землю и мертвой хваткой
вцепилась в густую шерсть пса за мгновение до того, как одноухий чуть было
не помчался вперед, к колодцу.
- Что с тобой, Джош?! - Марта понимала, что долго ей собаку не
удержать, да и вообще Джош-Молчальник был не из тех, кого может удержать
женщина.
За что в свое время и поплатился.
Пес упрямо тянул ее к колодцу.
Продолжая одной рукой придерживать собаку, Марта дошла до поворота и
увидела Жабью Стругу.
Неподалеку от бревенчатого сруба, ограждавшего колодец, к раскидистой
яблоне прижался спиной молодой цыган, скорее цыганенок, выставив перед
собой кривой нож.
- Не подходи! - подстреленной рысью шипел парнишка, яростно сверкая
глазами, и ярко-алая рубаха его пламенела на ветру. - Клянусь мамой,
зарежу! Не подходи!..
Вокруг толстой ветви яблони был плотно обмотан кожаный повод коня -
красавца гнедого, заседланного на удивление старым и поношенным деревянным
седлом, на какое не сядет ни один уважающий себя всадник, а тем более
природный цыган.
Конь нервничал, мотал головой и фыркал.
Цыгана лениво, с неторопливым спокойствием людей, умеющих убивать,
окружало пятеро мужиков. Двое держали короткие, с толстым обухом топоры,
более удобные для работы, чем легкие пастушьи чупаги; третий доставал из
ножен свой нож, в отличие от цыганского широкий и прямой, а четвертый
тряпицей наскоро перевязывал пятому рассеченную руку. Видимо, цыганенок
уже успел расстараться. По лицам мужиков ясно было видно, что жить
мальчишке остается считанные минуты. Просто никому не хотелось лезть
первым и зря кровавиться.
Джош рычал, скалясь страшной пастью, и тянул Марту вперед.
- Это цыган, - успокаивающе бросила женщина псу. - Конокрад. Ты же
никогда не связывался с конокрадами, Молчальник! Да что ты, в самом деле,
ведь посекут топорами - и его, и нас с тобою!
Пес не слышал.
- Не возьму я их, Джош, - чуть не плакала Марта, из последних сил
держа пса. - Сам знаешь, надорвалась я с тобой, много не вынесу... и
устала с дороги. С княжичем - это ведь так, забава одна была, как тебе у
деревенского дурня яблоко с воза снять... да стой ты! Черт с тобой,
Джош...
На последних словах Марта поспешно захлопнула рот, наскоро огляделась
по сторонам и, отпустив собаку, пошла к мужикам и конокраду.
Джош беззвучно ступал следом.
- За что парня губите, люди добрые? - спросила Марта, подойдя к
раненому.
- Коня свел, падлюка! - ответил тот властным голосом, по которому
сразу можно было признать сельского войта. - Я-то думал - все, сгинул
жеребец, уведут в Силезию или за Дунай, и пиши пропало... не успели
увести, племя египетское!
- Не подходи! - безнадежно вскрикнул цыганенок. - Ай, не подходи,
жизни лишу!
Марта протянула руку и легко коснулась предплечья раненого, чуть выше
наспех замотанного тряпицей пореза. Человек встрепенулся, хотя порез был
пустяковый, и даже задень его Марта, боли особой не причинил бы, потом
часто-часто заморгал, словно ему в глаз попала соринка, помотал кудлатой
головой и недоумевающе уставился на своих спутников.
- Эй, мужики! - крикнул он. - Погодьте! А за что мы цыгана этого
рубить собрались?!
Ближайший обладатель топора - коренастый угрюмый бородач - повернулся
и выразительно постучал себя обухом по лбу. Правда, лоб у него даже на
первый взгляд был такой, что можно было стукнуть и посильнее - если топора
не жалко.
- Сдурел, Саблик?! Он же коня у тебя свел!
- Коня?!
- Ну да! Твоего гнедого! Да ты что, ослеп - вот же твой жеребец
стоит!
- Это не мой жеребец! - с уверенностью заявил раненный Саблик.
- Не твой?
- Не мой. Сроду у меня гнедых не водилось.
- Так ты ж сам заорал, как мы к Струге подъехали:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11