вместо обилия юбок, напяленных друг на
друга подобно капустным листьям, и белой расшитой рубашки с безрукавкой,
на женщине был мужской черный казакин, подбитый стриженым мехом, из-под
которого выглядывала опять же черная рубаха, заправленная в короткие
кожаные штаны до колен. И никаких украшений, кроме витого браслета на
правом запястье и медной запонки с тремя короткими цепочками, закалывавшей
рубаху у ворота.
"Нет, не цыганка, - уверился молодой Лентовский. - Те по пуду всяких
цацок на себя вешают, а эта... Да и не станет Иошка цыганок у себя
прикармливать. Ишь, черная! Откуда и взялась такая?"
Интерес к женщине так же быстро угас, как и возник, после чего княжич
зевнул и потянулся к кувшину с вином.
Сейчас отец насытится, и можно будет спокойно тронуться в путь.
В путь...
Легкие сухие пальцы коснулись шеи Яноша. Он недоуменно обернулся -
черная женщина стояла совсем рядом, словно в мгновение ока переместившись
из-за своего стола к месту княжеской трапезы. Тонкие губы шевельнулись, и
женщина произнесла извиняющимся тоном:
- Великодушно прошу простить, ваша милость! Оступилась...
- Пошла вон, - равнодушно отозвался молодой Лентовский, наливая вино
в деревянную кружку, и вдруг почувствовал, как у него зачесались глаза.
Именно глаза, как если бы от затылка... нет, от шеи, где коснулись Яноша
чужие пальцы, протянулись вглубь тоненькие нити-паутинки, быстрая
суетливая плесень, кончиками невидимых волокон войдя изнутри в зрачки,
копошась, натягиваясь, разрастаясь...
Княжич изумленно моргнул - и ощущение исчезло.
Подобно руке опытного карманника, в последний момент исчезающей из
вскрытого кошеля, когда разиня-хозяин заподозрит неладное и, округлив рот,
уже готов закричать на весь базар: "Держи вора!"
О сапог Яноша умильно терлась корчемная кошка Бырка, выпрашивая
кусочек свининки и опасливо поглядывая на дремавшего одноухого пса.
- Ой под горкой, под кустом портит девок черт хвостом, - заорал на
всю корчму старый князь, и скрипач на ходу попытался подхватить мелодию. -
Будет черту лихо, ой...
Забыв слова разухабистой песни, которую слышал от егерей на прошлой
охоте, Лентовский выругался и запустил в скрипача обглоданной костью.
Черная женщина уже отходила от княжеского стола, когда лицо ее
внезапно напряглось, во взгляде, обращенном к старому князю, вспыхнула
шальная безумная ненависть, зарницей метнувшись под густыми бровями - но
женщина резко присела, вороватым движением погладив мяукнувшую Бырку, и
лицо ее почти сразу стало прежним.
Еще миг - и ни ее, ни пегой собаки уже не было в корчме.
Иошка, увидев рядом с миской недоеденного жаркого серебряный
полуталер, решил шума не поднимать и уж тем более не гнаться за гостьей; а
чуть погодя ему стало не до талеров и женщин, потому что безобиднейшая
кошка Бырка разъяренно зашипела, вспрыгнула на столешницу и оттуда воющим
комком кинулась прямо в лицо старому князю.
И долго потом рассказывали пастухи Бескид друг другу, как старый
князь Лентовский стал одноглазым, как княжич Янош в бешенстве чуть было не
зарубил насмерть корчмаря Иошку, и лишь проворство ног спасло последнего,
как горела корчма, подожженная гайдуками Лентовского, а старый князь,
прижимая к разодранной глазнице окровавленный плат, рычал сорванным
голосом:
- Жгите! Все жгите, сукины дети!.. о, пся крев...
О женщине и ее собаке не вспомнил никто.

- Не могла я иначе, Джош... никак не могла. Ты ведь и сам вор, ты
должен меня понимать...
Ночь застала женщину с собакой в пути, но одноухий пес мигом свернул
с торной дороги и неспешно затрусил в лес - а женщина спокойно пошла вслед
за ним, все дальше углубляясь в густеющий кустарник и петляя меж редких
белых стволов берез. Так слепой идет за надежным, не раз проверенным
поводырем, так ходят за матерью или за любовником, так ходят не раздумывая
и не сомневаясь.
И действительно: не успело еще окончательно стемнеть, как они вышли к
пастушьему шалашу - добротному, плотно застеленному свежими ветками, с
выгоревшим кострищем посередине, над которым на длинной палке, привешенной
к двум поперечным жердям, висел закопченный котел. Женщина занялась
костром, едкий дым вскоре заполнил внутренность шалаша, явно собираясь
прокоптить незваных постояльцев до конца их дней, а пес исчез в лесу, и
только изредка светились поблизости его настороженные глаза.
За все это время он не издал ни звука, словно был немым.
Да и женщина молчала с того момента, как они покинули злосчастную
корчму Иошки Мозеля. Молча шла она по дороге, молча плутала меж стволами,
молча разжигала костер и разбиралась со скудными припасами, вынутыми из
холщовой дорожной сумки с нашитыми поверх полосами дубленой кожи. Пастуший
шалаш, привыкший к шумным, говорливым людям, горланящим песни и далеко за
полночь пугающим друг друга страшными сказками, удивленно внимал тишине -
и когда легкий ночной дождь, шурша и притоптывая, прошелся по лесу,
спугнув тишину, то шалашу стало спокойнее от этих уютно шепчущих звуков.
Листва дрогнула, отдаваясь зябкой ласке капель, глубоко в земле
грибница начала свершать темное таинство рождения гриба, переполошенно
зацокала одинокая белка в кроне векового бука, и догорающий костер внутри
шалаша слабо высветил две прильнувшие друг к другу тени: человечью и
нечеловечью.
- Не могла я иначе, Джош.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11