"Ведьма!" - думала временами Лаура о своей компаньонке, и гнев,
мелькавший в глазах Марты в моменты усмирения барона, только способствовал
укреплению баронессы в этом мнении.
Но баронесса была женщиной решительной и не слишком набожной, и
ведьма, которая верно служит ей, Лауре, исправно отводя от нее гнев мужа,
баронессу более чем устраивала.
Так что Марта регулярно получала в подарок новые платья, а иногда - и
жемчужное ожерелье, пользовалась полной свободой и не слишком обременяла
себя какими бы то ни было обязанностями, попросту сопровождая супругов
Айсендорф на все балы и званые вечера. Быстро освоившись в высшем венском
свете, с легкостью перенимая или воруя аристократические манеры, она без
особых сложностей научилась носить любые наряды с достоинством королевы,
вести светские беседы и быть в курсе всех сплетен (ну, как раз это для
подгальской воровки оказалось легче всего!). О такой жизни приемная дочь
Самуила-бацы из Шафляр могла только мечтать. И Марта с головой окунулась в
сверкающий водоворот балов, карнавалов, чопорных выездов и тайных
страстей, кипевших за фасадом внешней респектабельности и
благопристойности.
Зная скромные достоинства своей внешности, еще более тускнеющие рядом
с ослепительной баронессой Айсендорф, Марта была удивлена, когда и вокруг
нее начали увиваться молодые люди, в том числе и один виконт. Выгодно
выскочить замуж было весьма заманчиво, но Марта с этим не спешила, да и
молодых людей интересовала пока что отнюдь не свадьба. Благосклонно
принимая ухаживания и дорогостоящие знаки внимания, Марта
предусмотрительно держала своих кавалеров на расстоянии, периодически
извлекая из голов слишком рьяных заранее заготовленную фразу или память о
вчерашнем разговоре - и кавалеры смущались, краснели и на время оставляли
Марту в покое.
Женить на себе одного из этих самоуверенных хлыщей Марта могла без
труда, но образ жизни баронессы Айсендорф ее отнюдь не вдохновлял, да и
никто из ухажеров не нравился Марте настолько, чтобы решиться связать с
ним свою дальнейшую жизнь.
Как часто бывает, все решил случай; и случай этот звался Джозефом
Воложем.

Джозеф Волож был карманником. Ловким, удачливым, веселым - но
карманником. Из тех, кому тесно в собственной шкуре, кто походя украдет
увесистый кошелек, набитый золотом, не забыв вместо него подсунуть
разине-владельцу столь же увесистый камень, завернутый в платок, который
пострадавший с изумлением и негодованием обнаружит, лишь придя домой; из
тех, кто половину добычи легкомысленно раздаст нищим пропойцам, на
остальное щедро угостит своих приятелей - а к утру вновь останется ни с
чем и, весело насвистывая, отправится на промысел.
Воровать Джозеф предпочитал у богатых. О, отнюдь не потому, что
совесть не позволяла ему обкрадывать бедных - если нужда припечет, то
очень даже позволяла! Покладистую совесть в данном случае заменял простой
и верный расчет: у богатых людей денег больше. Значит, украв один раз,
можно безбедно жить некоторое время, прежде чем придется снова прибегнуть
к своему ремеслу. А если щипать кошели слишком часто, да еще в одном и том
же городе - возрастает риск попасться. Джозеф не хотел уезжать. Вена ему
нравилась. Он с удовольствием ходил в оперу - и не только "работать" - он
любовался венской архитектурой, ему были по душе здешние трактиры и
здешние женщины...
Джозеф жил в Вене уже больше года и намеревался пожить еще - сколько
сможет.
Но Джозеф был карманником. Всего лишь карманником. И очень скоро
выяснил, что карманники с точки зрения венского "дна" - отнюдь не самый
привилегированный слой воровской гильдии.
В Вене испокон веку ценились домушники. Именно они считались здесь
воровской элитой, хотя Джозеф так и не смог понять - почему? Такое
положение вещей задевало его профессиональную гордость, и как-то раз
Джозеф сгоряча бросил своеобразный вызов Арчибальду Шварцу по кличке Грыжа
- признанному авторитету среди венских домушников.
- А слабо кошелек срезать, Грыжа?! По особнячкам-то, особенно когда
хозяев дома нету, а прислуга по кабакам гуляет, всякий шастать сумеет!
Как ни странно, Грыжа не обиделся, не стал хвататься за нож, а всего
лишь нехорошо усмехнулся в пышные прокуренные усы.
- Отчего же, приятель? И по домам шастать несложно; и кошель у
раззявы смастырить не бог весть какое искусство! Срезал, распотрошил его
за углом, пересчитал скудное звонилово, поплакал над судьбой своей
горемычной - и просадил все за вечерок! Что, не так?! В особнячке-то
подломленном одним кошелем не обойдется!
- В ином кошельке добра поболе, чем в твоем доме! - в тон Арчибальду
возразил Джозеф, за свой длинный язык носивший в воровской среде кличку
Джош-Молчальник. - А пальчики карманника, дружище Шварц, это тебе не твоя
тупая отмычка!
- Значит, договорились, - еще раз усмехнулся Грыжа, допивая пиво. - Я
кошелек срезаю - а ты дом чистишь. Оба чисто работаем, в полную силу. И
посмотрим, кто в чужом ремесле больше смыслит и добычу ценней принесет.
Три дня сроку.
- Дом? - опешил Джош-Молчальник, не ожидавший такого оборота дела. -
Я?!
- Дом, - весело подтвердил Грыжа, и всякий, хорошо знающий Арчибальда
Шварца, понял бы, что шутки кончились. - И именно ты. А ты как думал,
трепач?! Ты мне, понимаешь, по чести моей воровской ногами топчешься, а я
- сопли утри и слушай?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11