Мы для нее умерли… какая же жизнь после нее, святой, мучительной, неповторимой. Стоит ли расточать силы на бешеную и мелочную борьбу с тем, что сейчас? Да, но… не всерьез и очень свысока. Гораздо важнее, чтобы наши грядущие, когда придет их час, нашли мемуары, нашли папины книги, - чтобы они начали там, где мы кончили в день нашей демобилизации, в день, когда перестали стрелять и начали торговать, потому что весь мир против нас - иначе нельзя, иначе - реакция Кавеньяка…
Ф. - но об Эф. Эф. - лично. Он по-своему, с плутнями, с неким лицемерием делал так, чтобы нас не растоптал отовсюду прущий беспартийный мерзавец с публичным домом, Мариинкой и романовской деньгой между скул. Втыкаемые в него перья причиняют нам обоим невыразимую боль…
Если бы Вы видели, как Ф. плакал над последним маминым письмом, Вы бы, с одной стороны, не мучили, а с другой (папа и Гога) не молчали бы.
Мы с ним оба делали в жизни черное, оба вылезали из грязи и "перепрыгивали через тень"…
Еду в первых числах марта.
На границе пожар. Англичане, связав Афганистан договором, жгут, режут, бросают бомбы на стада, маленькие поля племен, устроенные в скалах. РСФСР, откликнись, великая, могучая и щедрая, помоги им. Все это нетерпение, надежды, стыд за свои глупости - Ф. укладывает столбиками в шифровки доходят ли они куда-нибудь?
Девочку Гумилева возьмите. Это сделать надо, я помогу. Если бы перед смертью его видела - все ему простила бы, сказала бы правду, что никого не любила с такой болью, с таким желанием за него умереть, как его, поэта, Гафиза, урода и мерзавца. Вот и все. Если бы только маленькая была на него похожа.
Мои милые, я так ясно и весело предчувствую, сколько мы еще с Вами вместе наделаем. О НЭП, ведь мы не какой-нибудь, а восемнадцатый год. Ну все.
Ярмош - хороший парень, ему помогите, конечно, но откровенностей - не надо.
Обуян жаждой устроить свое пролетарское гнездо на хребте всех роскошей, взятых у прошлого новым классом-господином, будет хапать, где только возможно хапнуть, будет жрать конкурентов из интеллигенции и "красных купцов".
Вот и все. Ждите легко еще месяц - это немного.
Ваша и Ваши
11. Л.М. РЕЙСНЕР - Е.А. И М.А. РЕЙСНЕРАМ
29 января 1923. Джелалабад, Афганистан
Ваша телеграмма пришла за день до отказа англичанами в моем отъезде. Вы видите, я сижу, но никакие силы в мире меня не удержат после 1 марта.
Откуда я Вам сегодня пишу? Из Джелалабада, куда эмир спасся от зимы. Невероятно! Наш автомобиль еле вползал на перевалы, где метет бешеная вьюга, шесть часов цилиндры пели от натуги, преодолевая снежную бурю, скалистые подъемы, бесконечные пространства Средней Азии. Под вечер, когда от усталости мы уже ничего не понимали, а у Астафьева руки стали деревянными, начался спуск, мы все падали и падали в темноте, и вдруг - в аллее, прямой, как линейка, а над головой трепещут акации, и ветер пахнет цветами, и мы в раю. Ночью я со свечой бегала по саду смотреть чайные розы, которых тысячи тысяч. Ведь январь, а в этой чаше из сахарных гор - розы, кипарисы, мимозы, которые не сегодня-завтра брызнут золотом, кактусы, перец,- все, что прекрасно и никогда не теряет листьев
Конечно, Джелалабад не Афганистан, а Индия. Настоящий колониальный городок с белыми, как снег, дворами, садами, полными апельсинов и роз, прямыми улицами, обсаженными кипарисами, и нищим населением, ненавидящим англичан.
С нами приехали - Рикс без семьи, Сейгель, Мэри и Самохвалова, один машинист и один Баратов. Все остальное наше, ужасное, убийственное для меня "общежитие" осталось за горами, топить печи и гнить в сплетнях…
Этот последний месяц под небом Афганистана хочу жить радостно и в цвету, как все вокруг меня. Ходим с Федей часами и не можем надышаться, пьяные этой неестественной, упоительной, вечной весной. Вот он, сон человечества, "далекой Индии сады…". Но странно: в Кабуле писала очень много - а здесь не могу. Лежит масса черновиков - но, вероятно, нужен север, чтобы все эти экзотические негативы "проявились". И не надо себя принуждать - бог с ним. Я Вам не пишу о своем настроении, вернее, "неврастениях"; все это скоро кончится. Передайте, как хотите, Карахану. Если сейчас, когда Афганистан фактически воюет с Англией, когда на границе хлещет кровь племен, и ни на кого, кроме нас, эмир не надеется, когда все поставлено на карту, когда рабочая Россия не смеет отказать в помощи племенам, сто лет истребляемым, сто лет осажденным, - если мы этот момент пропустим, здесь больше нечего делать. Пора закрывать лавочку. А между тем сейчас, после Лозанны, как бы полезно было напомнить Британии о ее больном месте на Востоке.
Ваша Лара.
Это последняя почта, рыбки. Со следующей еду я.
Маме бесконечно благодарна за духи и приписку. Я ее поняла как-то очень глубоко, как индульгенцию.
12. Ф.Ф. РАСКОЛЬНИКОВ - Л.М. РЕЙСНЕР
25 апреля 1923. Кабул, Афганистан
Дорогая Лариса! Без всяких приключений мы вчера приехали в Кабул. Исполняю твое поручение и посылаю забытые тобою фотографии. Те письма, о которых ты меня просила, я не нашел. Пожалуйста, поищи их у себя и о рез. поисков сообщи мне из Герата.
В "Новом Востоке" уже объявлено, что в очередном номере появятся две моих статьи. Придется срочно начать их изготовление. И когда ты увидишь милейшего Павловича, то сообщи ему, что с ближайшей почтой из Кабула он в самом деле получит давно обещанные статьи. Как-то тебе путешествовалось от Кандагара до Герата? Ставлю вопрос в прошедшем времени, применяясь к твоему чтению, хотя сейчас, когда я пишу это письмо, ты еще не выехала из Кандагара.
Вчера, едва лишь я вернулся в Кабул, меня уже посетило итальянское посольство в полном составе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129