А их дома и все, что ими нажито, забирают в колхоз. Потом их увозят в скотских вагонах куда-то в Сибирь и там высаживают в безлюдных местах, в болотах, без продуктов, без всякого инструмента - выживай, если сможешь. Это как понять?
Что он мог ей ответить? Он честно признался, что и сам не понимает, как, почему дела в стране приняли такой трагический оборот, он тоже об этом много думает и пока не знает ответа. Но он благодарен ей за эту откровенность. Теперь он лучше знает и понимает ее, ему это важно, потому что и у него есть вопросы, которые не с кем обсудить, у него нет друзей, с которыми он мог бы быть вот так же искренен и откровенен, как она с ним, и как, теперь он это знает, и он может быть искренним и откровенным с ней.
В начале ноября они возвращались с концерта Шумана. Шли пешком по уже пустым и тихим улицам. Падал первый снег. Оба молчали, музыка еще звучала в душах. Вышли на Яузский бульвар, подошли к ее дому. Пора была прощаться. Он взял ее руку в свою. Она вдруг спросила:
- Федор Федорович, а вам нравится ваша работа?
Он засмеялся. Ответил, не отпуская ее руки:
- Нравилась бы, если бы не приходилось иногда запрещать пьесы или даже целые спектакли. Да я собираюсь оставить эту работу. Мне предлагают место посла в Эстонии. - Помолчав секунду. - Выходите за меня замуж, Муза. Я вас люблю. Поедемте вместе.
Она растерялась.
- Не отвечайте сейчас ничего, - поспешил он прибавить. - Я понимаю, для вас мое предложение неожиданно. Подумайте, разберитесь в своих чувствах. Через некоторое время дадите ответ.
Он поцеловал ее руку и, не удержавшись, давно тянуло, поцеловал ее в губы, в самом деле ощутив на своих губах дразнящий вкус пенного меда.
Они продолжали встречаться. Но их отношения уже изменились, оба понимали, что их судьба решена.
В конце года они поженились, она переехала в его двухкомнатную квартиру в гостинице "Люкс", неподалеку от Страстной площади. А в начале следующего, 1930 года он уехал в Таллин, бывший Ревель. Она оставалась еще некоторое время в Москве, ей нужно было сдать выпускные экзамены в институте.
3
Как и девять лет назад, предложение поработать за границей исходило от Карахана. Встретились с ним случайно в "Кружке", разговорились. Раскольников сказал, что решил уйти из Главискусства, надоело быть цензором, но что он даже не представляет себе, чем ему заниматься, места себе нигде не приготовил. Любезный Караханчик сообщил ему, что он все еще считается в Наркоминделе номенклатурой наркомата, его помнят и ценят не только за работу в Афганистане в начале 20-х годов, но и за участие весной 1926 года в работе смешанной советско-афганской комиссии, когда он ездил в Афганистан в качестве председателя советской делегации. Сказал, что есть вакантное место в Эстонии и, если Раскольников не возражает, он, Карахан, провентилирует вопрос у руководства. Раскольников не возражал. Вскоре Карахан позвонил и объявил, что дело с руководством улажено, в ЦК тоже возражений не встретилось, и он, Раскольников, может оформляться в НКИД.
Пока его юная жена готовилась в Москве к институтским экзаменам, он в Таллине энергично входил в свою роль посредника между двумя странами. Вникал в старые запутанные пограничные споры. Улаживал конфликты между экспортно-импортными организациями обеих стран.
Встречался с политическими и общественными деятелями. Неожиданно приятным в общении оказался Константин Пятс, один из кандидатов в президенты Эстонской республики, вскоре им и ставший. Голубоглазый улыбчивый человек, с выпуклым лбом в ореоле легких, как пух, седых волос, он обо всем судил оригинально, крупно.
Он удивил Раскольникова, однажды заявив ему:
- Европейскому сообществу грозит опасность не столько слева, сколько справа. Обратите внимание на молодую германскую национал-социалистическую партию Гитлера. Она еще покажет себя. Уверяю вас, не пройдет и нескольких лет, максимум три, четыре года, и Гитлер будет у власти в Германии. Европа обречена переболеть фашизмом. Как вы - коммунизмом. Фашизм - естественная реакция на ваш коммунизм.
Привлекательным собеседником оказался и генерал Лайдонер, занимавший особое место в эстонском обществе. Именно он в 24-м году подавил коммунистическое движение в стране. Считаясь "спасителем отечества", он был высшим нравственным авторитетом страны. В нем ничего не было от кровавого диктатора. Стройный, как юноша, с откинутой назад красивой головой, в разговоре он подчеркивал, что собеседник интересен ему своей индивидуальностью. Сам он судил обо всем с позиции своеобразного толстовства, странным образом сочетавшегося с его военной профессией. С женой своей, Лидией Ивановной, русской, тихой печальной женщиной (их взрослый сын погиб в автомобильной катастрофе), они составляли трогательную пару. В их небольшом поместье недалеко от Таллина Раскольников с удовольствием проводил часы в неторопливой беседе о полити ке, о прошлом и настоящем России, о странностях их личных судеб. Он, конечно, ни на минуту не забывал, что философствует не с обычным человеком, перед ним политический и классовый противник. Но ничего не мог с собой поделать: его тянуло к этому человеку, точно так и к нему испытывал привязанность, питал добрые чувства этот странный генерал.
Для них общение с ним было небесполезным. Как человек осведомленный, он помогал им точнее судить о стране Советов. Эстонцев более всего интересовал механизм принятия решений в СССР на высшем уровне. Интересовали их также и тревожили крутые перемены во внутренней политике СССР, частая смена курсов. До них доходили вести о том, какими методами осуществлялась в стране коллективизация.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129