Что именно, он не мог вспомнить, а когда думал, хаос возвращался и лица пропадали.
Очнувшись, как после дурного сна, полного причудливых сновидений, он открыл глаза и по солнечному лучу, пробившемуся сквозь отверстие вверху крыши, догадался, что сейчас вечер. Он понял также, что лежит на подстилке из папоротниковых листьев, укрытый оленьими шкурами, в углу, где он спал до того, как ушел в Школу Юношей вечность назад, а может быть, только вчера. Ему было уютно и спокойно, он вдруг отчетливо увидел нежные язычки пламени в очаге и золотистые пылинки, танцующие в луче, и услыхал ритмичный стук, будто кто-то ткал на станке — мать или Блай. Ворсинки шкуры щекотали ему шею. Он хотел сбросить шкуру и с удивлением почувствовал, что у него не хватает сил вытянуть руку из-под тяжелых складок. Он уловил какое-то быстрое движение, и Блай, склонившись над ним, отогнула край оленьей шкуры. Наклонившись, она заглянула ему в лицо и вдруг вскрикнула. Он не знал, что именно она сказала, знал только, что восклицание было радостным. Стук станка тут же прекратился, и рядом с ним оказалась мать. Стоя на коленях, она щупала ему лоб, всматриваясь в лицо, и в глазах ее была боль. Тяжелые блестящие волосы, как обычно, выбились из-под сетки.
— Щеночек мой, сердце мое. — Она тихо рассмеялась, но тут же оборвала смех и прижалась щекой к его щеке. — Я снова с тобой. Скоро, совсем скоро ты поправишься.
Он потянулся к ней, чтобы уткнуться в мягкую ямку у нее на шее, как когда-то, когда он был маленький. Но едва он пошевелился, боль пронзила плечо в том месте, где горел огонь, и он почувствовал, что плечо и грудь туго забинтованы. Там, наверное, где его покалечил волк. Но был ли то волк? Или ему все приснилось?
Блай встала и принесла ему миску крепкого бульону прямо с огня. Мать принялась кормить его, называя всеми ласковыми именами, которые у женщин находятся для самых младшеньких в семье. И потом, когда он начал засыпать, она потихоньку поднялась и снова села за станок.
Дрэм лежал и щурил глаза на слепящий круг предзакатного золота в отверстии дымохода. Белошей, пристроившись у его ног, подполз и ткнулся мордой в руку. Дрэм гладил огромную лохматую голову, пропуская сквозь пальцы подрагивающие уши, и радовался их теплу и шелковистой мягкости. Удивительно, какими гладкими могут быть уши у собак при такой жесткой шерсти.
— Здравствуй, братец, — сказал Дрэм.
Он слышал треск ткацкого станка и какой-то скребущий звук — Блай, видно, чистила горшки. До него донесся храп деда, задремавшего у очага после ужина, как бывало и прежде. Были еще звуки, помимо этих, тихие, неясные, стекающие, почему-то зеленые, — звуки капели. И безотчетное чувство облегчения и радости оттого, что наконец снег тает, охватило его, прорвавшись сквозь наваленные оленьи шкуры.
Знакомое негромкое постукивание грузил щекотало ему слух. Он исхитрился повернуть голову и посмотреть, что нынче ткет мать. Высокий станок у двери был наново заправлен, и он с удивлением увидел только что начатую ярко-алую ткань.
Для кого это? Для деда? Или для Драстика? Драстику могли сделать плащ из ткани, которую она приготовила для него год назад. В памяти у него вдруг смутно всплыли слова деда, сказанные, как ему казалось, в одном из его снов «Подожди заправлять станок, неизвестно, выживет ли мальчишка, а то опять все пойдет насмарку». Он даже фыркнул носом, как обычно, когда говорил. Но все это ни с чем не увязывалось. Он слишком устал, чтобы думать, устал настолько, что уже не мог огорчаться из-за того, что ему не придется носить алый плащ. Он страстно и долго об этом мечтал, и теперь мечты как бы закостенели.
Сейчас он хотел только спать.
Он проспал всю ночь без снов, провалившись в пропасть, и проснулся на рассвете. Прислушиваясь к капели, он чувствовал, как жизнь возвращается в его истерзанное, израненное тело, а вместе с жизнью — все прежние беды и трудности, о которых все это время он не вспоминал. Он еще не полностью понимал, что была какая-то несообразность в том, что он находится здесь, в своем родном доме.
Вскоре он снова уснул и спал, пока пробуждались его домашние. Когда он проснулся второй раз, все уже разбрелись по делам: Драстик пошел на скотный двор, мать — в сарай и даже дед, собрав воедино свои старые мощи, отправился, ковыляя, посмотреть, сколько снега растаяло со вчерашнего дня. Он был теперь один, если не считать Белошея и Блай, которая, сидя у порога, молола дневную порцию зерна. Неожиданно у входа заржала лошадь, и кто-то, пригнувшись, вошел в хижину.
Дрэм повернул голову к двери, думая, что это мать или Драстик, но вместо них на пороге стоял Вортрикс, держа под мышкой нечто вроде пестрой волчьей шкуры.
Из груди Дрэма вырвался хриплый вскрик, и он выпростал руку из-под шкуры. Еще минута — и Вортрикс в несколько прыжков пересек хижину и, бросив на землю сверток, опустился на корточки рядом с Дрэмом, сжимая двумя руками его руку.
— Брат мой, дорогой брат, мне сказали, что ты пришел в себя.
Дрэм посмотрел на него, слегка нахмурившись:
— Я думал… Мне снилось, что ты уже приходил сюда раньше.
— Мало ли что может присниться, когда волк так раздерет плечо, — ответил Вортрикс.
Взглянув в его спокойное лицо с ясными голубыми глазами, Дрэм понял, что это был не сон.
— Это была великая битва, великое побоище. — Глаза Вортрикса сияли. — В жизни не забуду, как мы спустились с холма по следу Белошея. Я думал, сердце разорвется, так мы бежали всю дорогу. Мы тебя сразу увидели внизу. Вначале нам показалось, что тебя грызут все три волка. А что творилось вокруг! Снег был залит кровью, земля перепахана, будто там дрались две волчьи стаи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65