Девка хорошая, слаба, правда, на передок, но ведь это МУР не тревожит… Телефон у нее легкий для запоминания: четыреста девяносто девять, девяносто девять, сорок, она, мне кажется, с начальником абонентской сети установила дружеские отношения…— Адрес не помните?— Один раз был. Ночью… В состоянии подпития, не взыщите… Еще вопросы есть?— Завтра не нашли бы время поговорить со мной? — спросил Костенко. — Не допрос, не вербовка — мне нужен ваш совет, всего лишь.— Совет вам — это и есть вербовка, — заметил Аршанский. — Звоните после семи, может быть, я выкрою для вас полчаса. Но не обещаю, очень много встреч… Предмет с о в е т а?— Убийство.— Рэкет?— Нет.— Хм… А каковы побудительные причины?— Не знаю. Поэтому прошу о встрече…Оттуда же, из ресторана, позвонили Людке. Заспанная бабулька ответила раздраженно, с надрывной обидой:— Побоялись бы Бога, в такое время тревожить..— Люда сама просила, это Аршанский, председатель, — ответил Костенко, — из кооператива…— Аршанский, Засранский, какое мне дело?! Увезли Людку, взяла сумочку, намазалась и укатила. Сказала, что на час, а уж два ночи, стерьва поганая!— Это будет второй труп у тебя сегодня, Глинский, — прикрыв трубку, шепнул Костенко. — Звони в прокуратуру, доставай понятых, гоним к старухе.— Прокуратура потребует оснований, Владислав Романович… Не дадут они постановления… Костенко дал Глинскому трояк.— Купи шоколадку, ладно? … Бабулька дверь не открывала:— Ракитники, — причитала она, — смотрите, вымогатели паскудные, я уж ноль-два набрала, тикайте добром…— Ракитники — это как? — Костенко недоуменно оборотился к Глинскому.— Рэкетиры, — ответил тот. — Россия чужие слова трудно приемлет.— А — бюрократ?— На это есть свое: «волокитчик», «супостат», «коваристый», «сутяга»…— Соседей будить неудобно, про «ноль-два» она лапшу на уши вешает, — заметил Костенко. — Дура баба, сейчас ее внучку где-то топят или жгут, а она — вишь ты, а?Глинский приник к двери:— Бабулька, я из милиции, майор Глинский, позвони по «ноль-два», тебе подтвердят… Мы чего к тебе просимся-то, бабуль? Мы боимся — не было б с Людкой беды…Старуха позвонила в милицию, было слышно, как она переспрашивала из дальней комнаты: «Глинский?! Как, Габинский?! Тьфу, православных у вас нет, что ль?! Все с подковыкой, ни черта не разберешь… Так открывать ему?! Я трубочку не ложу, я при вас открою, если замолчу, значит, извели меня, на вашей совести буду… »Старуха цепочку сняла, потребовала документ, Глинский протянул ей удостоверение, она долго шептала звание опердежурного и фамилию, потом наконец впустила в квартиру.Маленькая двухкомнатная «хрущевка» была обставлена антикварной мебелью (правда, красное дерево соседствовало с карельской березой и орехом), на кухне стояла западногерманская ультразвуковая плитка — положи в духовку мясо на минуту — вот тебе и готовый ромштекс, там же, на кухне, стоял диковинный приемник; неплохо секретарша живет.— Бабушка, я за Люду волнуюсь, — сказал Костенко.— Бабушка преставилась, царство ей небесное… Я — прабабушка ейная… Так и я за ее волнуюсь, за стерьву…— Она когда уехала?— Да часов в восемь… Сбежала вниз, потом вернулась, вроде бы краски эти самые взять, чтоб морду загорелой делать…— Вы в окошко не видели, ее такси ждало?— Она на их не ездит! Ее сюда то черные иностранцы привозят, то коричневые, меня запрет в чулане, — старуха кивнула на внутренний шкаф, — и чтобы носу не казала… А если чихнешь или там храпанешь с духоты, то назавтра так отлупит, что и жить не хочется…— Так какая ж машина ее ждала? — рассеянно поинтересовался Костенко. — Наша или та, на которой коричневые ездят?— Не, не наша, — бабка покачала головой, — цвет уж больно бесстыжий.— Это как? — не понял Костенко и достал из кармана шоколадку. — Вот вам подарок, бабулечка.— А это чего?— Шоколад, — сказал Глинский; его всегда раздражала манера Костенко вести разговоры со свидетелями, хотя он понимал, что именно такой неторопливый, но с к а ч у щ и й разговор (внешне скачущий) — Костенко через каждую фразу умеет тащить с в о е, аккуратно и ненавязчиво, понимая, что страх перед должностным лицом даже если оно не в форме, но с красной к с и в о й, — непременная константа советского человека — должен создать атмосферу располагающей постепенности, никакого форсажа, тем более наступательного…— Вроде конфекты, что ль? — спросила бабуля, разворачивая шоколадку; она отломила малюсенький кусочек, положила его под язык. Так тетя Феня пила чай вприкуску, вспомнил Костенко, только вместо шоколада были п о д у ш е ч к и; сейчас днем с огнем не найдешь все скупают на самогон…— Да, — ответил Костенко, — вроде сливочных конфет, очень полезно для сердца… Бабуль, а где Людина записная книжка?— На столе, — ответила старушка. — Возле телефона.— Не позволите взглянуть?— Вы ж при чине… Глядите… Я власти покорная Только башмаки снимите, она за ковер боится..Ни на столе возле телефона, ни в столе записной книжки не было.— А косметичку она где держала? — поинтересовался Костенко. — В ванной?— Там у нее всякие мыла, что пену дают и сосной воняют… Я-то в баню хожу, она меня не пущает, говорит, что..Глинский настойчиво поинтересовался— Что она говорит?Костенко укоризненно глянул на него, спросил— Как шоколадка, бабулечка?— Страсть как скусная… Я уж ее приберегу…— Пенсию вам сколько платят?— Пятьдесять шесть… Спасибо родной партии и правительству… Раньше-то я сорок получала, ну а сейчас как сыр в масле катаюсь, и сметанки можно взять, и сливочек, яички теперь не битые беру… В капитализьме мрут старики с голоду, а мы старость чтим…— Так вот о красках Людиных, — аккуратно повторил Костенко, — она их на столе держала?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17